Советский Союз под французским микроскопом: разработка криптолевых

В 2023 году во Франции вышла книга Сесиль Вессье, на первый взгляд, интересная только профессиональным историкам: «Сартр и СССР». Филолог и историк культуры Гасан Гусейнов считает, что в книге этой есть некоторые ключи к тому, что определяет отношения между двумя государствами и сегодня. Один из ключей — само понятие «разработки человека, который может пригодиться».

Жан-Поль Сартр (справа) и Симона де Бовуар вместе с писателем Константином Симоновым (в центре) в аэропорту Шреметьево. Москва, СССР 1962 год. Между Симоновым и Сартром — Г.С.Брейтбурд, сотрудник СП СССР. AFP

Итак, книга Сесиль Вессье «Сартр и СССР. Игрок и выжившие» (Cécile Vaissié. Sartre et l’URSS. Le Joueur et les survivants. Presse Universitaires de Rennes, 2023, 414 p.) рассказывает о встрече двух миров. Со стороны Франции — это знаменитейшие французские философы и писатели середины прошлого века Жан Поль Сартр и Симона де Бовуар, а с другой — Союз писателей СССР, выступавший в роли парламентера между чекистско-партийным государством и французскими левыми.

Собственно говоря, в «разработке» у чекистов мог быть кто угодно — мы видим это и по нынешней РФ, чьи спецслужбы с равным рвением поддерживают в видах дестабилизации Франции и остальной Европы и крайне правых, и крайне левых. Но советская машина действовала и более разнообразно, и — местами — гораздо более умно. Например, при всем официальном антисемитизме внутри СССР, Советы, еще с середины 1930-х годов, вербовали активных союзников, лоббистов и просто симпатизантов из еврейского рассеяния. Здесь часто невозможно провести четкую границу: этот человек оказался на стороне Советов из соображений чисто негативных, например, в союзничестве против Гитлера, или позитивных — в намерении построить светлое коммунистическое будущее. Это верно и для советских евреев, близких к официозу. Все мое детство и отрочество прошло в общении с Евгенией Александровной Кацевой, женой замечательного китаиста Александра Александровича Тишкова, с японисткой Ириной Львовной Иоффе. Кацева, пробивавшая в советскую печать Кафку и Белля, как, кстати, и Ленина Зонина, переводчица Сартра и де Бовуар в середине 1960-х, во время войны была матросом на Балтийском флоте. Они были всего на десять лет старше моих родителей. Но из того, что я знал и сам, как и из того, что слышал от других, многих других, свое сотрудничество, и очень активное, вплоть до ближних подступов к зиккурату официоза, все они оправдывали через отрицание — совершенно в духе Уинстона Черчилля — отрицание нацизма и войны как политического инструмента.

Лишь единицам из числа переводчиков и литературоведов удалось оставаться на этой негативной платформе. Лев Копелев или Ефим Эткинд, почувствовав, увидев и поняв, что за антифашистской риторикой и официальной «борьбой за мир» прячется бесчеловечная и антиинтеллектуальная начинка, иначе говоря, тот же фашизм, все-таки вырвались из СССР.

Заодно они оторвались и от всей той советской повестки, которую на западе ошибочно именовали «левой». А как же иначе, спрашивали французские коммунисты, разве у нас не общий лозунг «Манифеста» «Пролетарии всех стран соединяйтесь!»? В самом СССР правоверных коммунистов называли как раз «правыми». Этот политический термин остался и в перестроечном языке: Борис Ельцин назвал путч 1991 года попыткой «правого переворота».

Но вернемся к тем, кто остался, и к тем из них, кто еще во время войны связал себя более тесным сотрудничеством с органами: они совершенно точно знали или, во всяком случае, смертельно боялись того, что ждало «предателей» в случае отказа от продолжения службы и бегства из СССР. В порядке самооправдания в этой среде с середины 1950-х до конца 1970-х действовала оттепельная максима — просветительская и мемориальная.

Мемуары, написанные «в стол», попытки нырнуть в спасительную еврейскую традицию или, наоборот, воцерковление в православие, а самое распространенное все-таки — попытка пронести западный культурный корм, а то и принести, как Прометей — огонь в нартексе, — критический дух в косное советское общество, отравленное унизительной советской идеологией.

К чему я все это пишу на полях книги Вессье? А к тому, что книга эта едва ли не впервые показывает целую прослойку или сеть людей в СССР, которые оказывались посредниками в роковом треугольнике между закрытым и «обворованным» (определение Александра Галича) советским читателем, его надзирателями, в том числе литературными, вроде Алексея Суркова, и свободными людьми с Запада, например, Жан-Полем Сартром и Симоной де Бовуар. Среди таких людей были и консультанты Союза писателей по западным литературам. Упомянутого в книге Георга Самсоновича Брейтбурда я хорошо знал, он был приятелем отца, в те годы — консультанта по своей, азербайджанской литературе. Мне, подростку, Брейтбурд рассказывал о своем военном опыте переводчика и советовал выучить латынь и греческий, чтобы (говорилось шепотом) когда-нибудь навсегда уехать в Италию. Из книги Вессье я узнал, что Брейтбурд был чуть ли не полковником МГБ, приставленным к западным писателям, а в моей памяти это совсем другой человек, круглый, мягкий, с наслаждением говоривший на других языках и умевший читать мысли на расстоянии.

Для кого-то и в РФ откровением станет демифологизация Сартра. Нет, Сартр не участвовал во французском Сопротивлении, он вполне преуспевал в захваченном немцами Париже и был большим ценителем Хайдеггера. Не этот ли опыт помогал ему лучше понимать людей, живших при советской оккупации, как и врать о том, что те «чувствуют себя свободными» (так сказано в отчете о пребывании философа в советской Литве)?

Жанр отчета литконсультанта о находящемся в разработке западном писателе еще ждет своего исследователя. Сесиль Вессье, идя по следам другой французской исследовательницы — Евы Берар, разбирает отчеты Зониной о Сартре как о «криптокоммунисте», полезном для СССР человеке, который, в обмен на рекламу Советам, сокрушается, что его совсем не публикуют по-русски. «Может быть, стоит создать комиссию, которая отобрала бы из творчества Сартра и де Бовуар вещи для перевода? А они хотят приехать в СССР на будущий год, чтобы посетить великие стройки коммунизма в Сибири…»

И вот такая комиссия создается, и сама Зонина переводит повесть Симоны де Бовуар, которая под несколько претенциозным названием «Прелестные картинки» (во французском оригинале «Les belles images» нет ни «прелести», ни «картинок») публикуется в 1966 году стотысячным тиражом и с черного входа обрушивается на советского читателя. Точнее говоря, должна была бы обрушиться, если бы, может быть, не качество перевода… В тогдашней Москве книга де Бовуар воспринималась, скорее, как сокращенная версия Мопассана: адюльтер был на виду, а вот би- или гомосексуальная проблематика еще совсем не считывалась.

Но вернемся к микроскопу Сесиль Вессье. Публикуемые ею архивные документы реконструируют множество эпизодов советско-французского культурно-политического взаимодействия. Да, идиотское выражение у меня получилось, но как еще обозначить эту червячную передачу: Эренбург просит Сартра написать письмо в ЦК с призывом освободить Иосифа Бродского, Сартр пишет это письмо, Алексей Сурков передает его П.Демичеву, тот дальше — Микояну, и как-то так получается, что ради спецоперации по разработке Сартра можно выпустить и Бродского.

Но Бродский потом улетит в Америку. Для того ли антиимпериалист и антиамериканец Сартр просил за него Советы? Если бы Сартр был Диогеном, его книга называлась бы «Кинизм — это гуманизм».

Другой яркий эпизод в книге Вессье — встреча Сартра с Мерабом Мамардашвили. Сначала — в середине 1960-х — в Праге, где Мамардашвили работал в редакции журнала «Проблемы мира и социализма», а потом и в Москве. «Грузинский философ» не вызвал большого любопытства у Сартра, а сам посвятил французскому экзистенциалисту несколько статей, и книгу, и даже целый курс во ВГИКе. Настоящие французские левые, как говорили в 1960-х, «страшно кипятились» из-за того, что в Москве Сартра по ошибке приняли за коммуниста. Что природа его антиамериканизма вовсе не в левизне. Что приятие Сартром советского режима сродни склонению выи перед немецкой оккупацией Парижа в 1940.

Точку в карьере Ленины Зониной поставила ее подпись в 1967 под письмом в защиту приговоренных к длительному заключению писателей Ю. Даниэля и А. Синявского: уволенная из Союза писателей, она все-таки могла заняться литературным переводом и даже осталась «выездной».

Точку в отношениях Сартра и де Бовуар с СССР поставили советские танки, раздавившие «пражскую весну» в августе 1968 года.

Разработка философской четы не дала желаемого результата ни Сартру, ни Советам.

Ощущение, что советский опыт существования был для обоих экзистенциалистов странным авантюрным предпенсионным испытанием, не покидает читателя книги Сесиль Вессье.

А я ведь напрасно думал, что на этот раз успею рассказать о книге Вессье. Не успел, ждите продолжение через неделю.