Сергей Ходорович: «Диссидентство в эмиграции – бессмысленно»

Сергей Ходорович – один из последних советских политзаключенных. Его арестовали в 1983 году, когда он был распорядителем созданного на средства А.И.Солженицына «Русского общественного фонда помощи политзаключенным и их семьям». После четырех лет лагерей его вынудили покинуть родину. С 1987 года он живет во Франции. Сергей Ходорович пережил распад СССР в эмиграции и сегодня называет это событие торжеством здравого смысла. В интервью RFI он рассказал о том, какую роль диссидентство сыграло в развале СССР и почему быть диссидентом в эмиграции не имеет смысла.

Сергей Ходорович — распорядитель созданного на средства А.И. Солженицына Русского общественного фонда помощи политзаключенным и их семьям © Архив Ходоровича

RFI: Вы приехали во Францию весной 1987 года и распад СССР пережили в эмиграции. Какие у вас об этом остались воспоминания?

Сергей Ходорович: Когда все там начало рассыпаться, меня выпустили из лагеря с условием, что я уеду. Так из лагеря я попал в Париж. Эмоции и воспоминания ранят, и у меня была какая-то защитная реакция, как будто все было завешено пеленой. Это состояние у меня было еще в лагере, а когда приехал во Францию, оно продолжилось и может быть и до сих пор не кончилось. 

►Распад СССР: как это было 30 лет назад. Взгляд из Франции. Спецпроект RFI.

Мне казалось, что когда я уезжал, уже был очевидным распад. Нет. Совершенно нет. Я себе представить не мог, что СССР развалится. Я не верил, что этот монстр распадается. Потому что он существовал 75 лет вопреки здравому смыслу, поэтому я думал, что если просуществует еще полвека, я не удивлюсь. 

С распадом СССР для вас восторжествовал здравый смысл...

Естественно, потому что это был монстр, при котором люди нормально жить не могли, и весь мир смотрел со страхом, что оттуда ждать. 

Какие дискуссии шли на эту тему в диссидентской среде во Франции? 

Все только об этом и говорили. Я тогда считал, что бескровно это произойти не может. Или будет, как все революции, неизвестно что, или же назад переиграют. До сих пор удивляюсь, что с малой кровью прошло это все. 

Вы с тех пор возвращались? Какие у вас были чувства?

Да, я несколько раз возвращался. Первый раз я поехал, как к себе домой. Тогда еще Советский союз не распался. Родители были там, родственники. Когда приехал во второй раз, то почувствовал, что все отдаляется, а уже в третий раз я почувствовал, что меня там нет. У всех своя жизнь идет, а меня там нет.

30 лет спустя после развала СССР что для вас значит быть диссидентом? 

Сегодня я уже давно не диссидент. Я очень быстро для себя осознал, что говорить, особенно публично, участвовать в общественно-политической жизни — это надо там. А из-за границы нужно просто осознать и не пытаться участвовать в том, что там происходит. Вначале меня звали на разные выступления, интервью, я говорил о том, что было со мной тогда и старался не говорить о том, что происходит. Эту мысль подсказал Александр Солженицын. Он когда уехал, у него было выступление, в котором он заявил: мол, что я отсюда скажу — там надо было говорить. По опыту я видел, очень многие люди, приезжая, пытались активно отсюда воздействовать, но это сходило на нет. Сейчас я убеждаюсь, что я правильное решение принял, потому что это неэффективно и даже небезопасно, можно кому-то там навредить. 

Получается, что для вас диссидентство в эмиграции потеряло смысл? 

Абсолютно. Отсюда диссидентствовать для меня исключено. Дело в том, что я по своей натуре не борец, политикой я никогда не занимался. Да я и не лез в то, что делала власть. Я не пытался с ней бороться: вы меня не трогайте, и я вас трогать не буду. Но они загоняли в угол, делали диссидентом. Им нужно было каждого втянуть, чтобы каждый был участником того, что там творилось. Мое диссидентство заключалось в том, что я был распорядителем «Русского общественного фонда помощи политзаключенным и их семьям», который был создан Солженицыным на его гонорары за «архипелаг ГУЛАГ». Фонд очень интенсивно помогал, и это было большой моральной поддержкой для тех, кто сидел. Поэтому я взялся за это дело. Ради этого стоило жить. А еще я ходил к судам, когда там кого-то судили, подписывал письма с протестом против невинно осужденных.  Я понимал, что мое присутствие подсудимому никак не поможет, но я ходил из главного соображения: если мы приходим к суду, человек, которого судят, узнает об этом, и для него это большая моральная поддержка. Потом, когда я дожил до своего суда, то понял, что я был абсолютно прав. Когда меня из «воронка» вывели в суд и я увидел там много людей, то это было счастье.

А вы можете сегодня оценить, какую роль диссидентство сыграло в развале СССР?

Это, конечно, очень интересный вопрос. Однозначного ответа на него нет. Я думаю, что само диссидентство было симптомом дряхлеющего, слабеющего государства, а не причиной его развала. Монстр сам себя сожрал, и представить такое диссидентство при Сталине невозможно. А это появилось в силу его ослабления. Всех единило то, что все были под одним прессом. Люди разных взглядов уживались. Но среди них было больше несогласных с системой, чем борцов с ней. 

Я услышал, как когда-то Буковский сказал (правда, уже не помню в каком контексте), что мы боролись, мы победили. Я посмотрел и не согласился. Я когда вернулся в первый раз, это было в начале перестройки, помню, что звучало такое высказывание: «Перестройку делает КГБ». То есть у власти остались те же самые люди, которые побросали свои партийные билеты, отбросили идеологию. Когда прошла Перестройка, и у людей появилась свобода, выяснилось, что в массе своей люди ничего с ней делать не могут. Оказалось, что могут воровать и торговать. Как многие, я считал, что прежнее искусственное и зверское устройство СССР держалось на идеологии, а теперь видно, что и без идеологии очень это все можно проделывать, а идеология была лишь такой завесой.

Какое у вас отношение к сегодняшней России? Как вы оцениваете политику Путина?

Теперь все в ту же колею скатывается. Странно, что через 30 лет такое происходит, я думал, раньше произойдет. Но очень быстро стало ясно, что все возвращается на круги своя. Нарастают репрессии. Раньше боролись против идеологических противников, теперь идеологии нет, но зато есть противники сегодняшней власти. Повсюду видят шпионов, иностранных агентов, врагов... И все продолжают принимать законы, где б еще прижать, где ограничить. Еще остаются какие-то СМИ, где можно свободно высказываться, но это уже не то, что было даже пять лет. Сравнивать с советским прошлым не надо, когда лагеря были лучше, тогда или сейчас. Они всегда нехороши. 

Считаете ли вы, что в России теперь появились новые диссиденты? 

Да, теперь несогласных тоже можно называть диссидентами. Тех, кто может говорить в полный голос, все меньше и меньше. Их выталкивают заграницу или сажают. Они самых разных направлений. Раньше все были под одним прессом, а теперь каждый сам по себе. Я, когда с кем-то в России говорю по телефону, то не обсуждаю политику. Мало ли, ему это потом вспомнят, уже дойдет до этого. Инкриминировать будут разговоры... Поэтому новости из России я получаю из прессы. 

Вы говорите, что новых диссидентов в зарубежье все больше и больше, но при этом считаете, что заниматься за границей диссидентством не имеет смысла. А как-то можно повлиять ? 

Те, кто недавно уехал, еще продолжают действовать, но постепенно это будет сходить на нет. Я и не был борцом, но сразу знал, что отсюда диссидентсвовать бессмысленно. Очень сомневаюсь, что у тех, кто за рубежом, что-то получится. В России будут сажать и сажать, в оппозиции не создается лидеров. Их сажают или убивают: Немцова, Навального... Люди остаются без лидера, несогласных сажают или выпроваживают из страны. Я выхода не вижу. Так что тамошним диссидентам могу сказать: сидите тихо. 

Не значит ли это играть на руку властям? 

Ну я так говорю, сидите тихо, потому что нечего сказать. Конечно, это ненормально. Человек не может молчать, он активное социальное существо и должен участвовать во всех процессах там, где он живет. Я иронично говорю, сидите тихо. Я просто не вижу, чего можно добиться. Кто находит в себе силы как-то этому сопротивляться, я им завидую.

На глазах все ухудшается. Я не ожидал, что они замахнуться уже и на «Мемориал». Пессимизм у меня полный. Александр Солженицын предостерегал, что хлынут эти свободы, не захлебнуться бы в них. Он говорил, что России нужно минимум пять поколений нормальной жизни, чтобы выздороветь, но где ее взять нормальную жизнь для пяти поколений. Алекандр Исаевич когда вернулся в Россию, то не мог принять то, что там происходило. То есть он не мог принять то , что сам же предсказывал.