Скоро в школу, или Зачем жужжащий называть шипящим?

Когда меня спрашивают, почему же миллионы людей, чья жизнь зависит от качества избирательной процедуры, даже не пытаются помочь тысячам активистов, борющимся за политические права граждан, я отвечаю так: так люди в этой стране не хозяева даже собственному языку. Мало кто готов помочь школьным учителям или профессорам университетов, ученым или методистам найти нужные правильные слова для преподавания.Даже не могут взять примера с древних греков, которые придумали простые и понятные названия для звуков своего языка.

Гасан Гусейнов RFI

Судите сами. В русской грамматике все ключевые понятия греческие или латинские. Само слово грамота, как и грамматика, спрятано в греческой «букве». А «фонетика» — наука о звуках речи — в греческом «голосе». С одной стороны, если есть что-то полезное, что можно взять готовым и прикрутить к своему, глупо отказываться. Но вот дальше, дальше почему не подумали, ума не приложу.

Вообще систематизировать что бы то ни было необходимо, чтобы объяснить это дело следующему поколению. С системой тоже, кстати, не случайно, что никакого собственного слова так называемые живые языки — все эти английский, немецкий, русский — так и не придумали, а просто слизали греческое слово, зачастую используя его без царя в голове.

Вот и возьмем для примера фонетику. Система — это место встречи абстрактного, или отвлеченного, и конкретного, или сросшегося в эту самую вещь. Систематический взгляд и позволяет понять, как абстрактное соединяется с конкретным. Например, увидеть, что знание правил языка позволяет не только понимать язык, но и пользоваться им понятным для других образом. Что это значит конкретно?

Ну вот смотрите. Слова собираются из букв и слогов, а речь — это сочетание звуков. Систематизируя звуки, древние греки распределили их, — и с тех пор это делают все остальные, — по двум признакам. Один признак — производственный, или исполнительский: зубной или губной, гортанный или носовой. А вот другой признак устанавливается и описывается на основании вслушивания: звук у греков — и у нас вслед за ними — может быть глухим или звонким, кратким или долгим, немым или влажным (у нас «р» отделили от «л» и называют «дрожащим»), свистящим или придыхательным.

А в России лингвисты оказались племенем довольно ленивым. Вернее, не так. Для себя они свое богатое знание старательно объясняют, пользуясь часто секретным латинско-английским языком, а вот народу почему-то открыть богатства своего знания отказываются. В результате уже младшие школьники страдают неимоверно, уча родной язык без всякого удовольствия.
Осип Мандельштам кончает одной из своих стихотворений так:

Вновь шелестят истлевшие афиши,
И слабо пахнет апельсинной коркой,
И, словно из столетней летаргии,
Очнувшийся сосед мне говорит:
— Измученный безумством Мельпомены,
Я в этой жизни жажду только мира;
Уйдем, покуда зрители-шакалы
На растерзанье Музы не пришли!

Когда бы грек увидел наши игры…

Вот эта последняя строчка приходит мне на ум всякий раз, когда я читаю, что звук «Ж», согласно советской фонетической систематике, это «звонкий и твердый шипящий». Написавший это должен любить падонковское
выражение «жжот», хотя на словах и будет, наверное, возражать. Но шила в мешке не утаишь.

Объясняется все довольно просто. В греческом языке нет наших шипящих, зато есть свистящие, вернее — один-единственный свистящий — «с». Правда, он не совсем свистящий. Название этого звука, а мы говорим об общепонятных названиях для звуков, которыми могли бы пользоваться дети! скоро в школу! — название этого звука восходит к звучанию флейты-сиринги, а вовсе не к простому свисту голыми губами.

Вот я и думаю, что лингвисты, применив к русской фонетике то, что подходило и к греческой, для своих, русских, звуков ничего подобного решили не искать, и обошлись греко-латинскими словечками, совершенно не понятными нормальному человеку. В некоторых случаях для этого есть оправдание. Например, никуда не деться нам пока от каких-нибудь альвеовелярных звуков, образуемых прикосновением кончика языка к альвеолам — бугоркам на небе, из которых торчат зубы: ну нет у нас такого слова, хотя для этого случая можно было бы и придумать. Нет, не для того, чтобы нелепый патриотизм показывать, а чтоб понятно было и самому обыкновенному человеку, который хочет знать, как он говорит и почему он говорит именно так, а не иначе.

Потому что, например, звук «ж», откровенно говоря, не является ни шипящим, ни звонким, ни твердым.

Когда бы грек увидел наши игры, он немедленно нашел бы системное название для этого богатейшего звука. Да вы его сейчас и сами назовете. И наденете это прекрасное жуковинье на свой средний палец.

Начнем с твердости и мягкости. Все мы знаем слово «дождь». У него в серединке есть интересующий нас звук. Здесь он твердый. Но всегда ли? Пастернак переводит знаменитое стихотворение Рильке:

Я зачитался, я читал давно,
С тех пор, как дождь пошел стучать в окно.
Весь с головою в чтение уйдя,
Не слышал я дождя.

Зубной и звонкий «д» здесь то твердый, то мягкий, а «ж» — вполне себе твердый.

Но вот современник Пастернака и другой великий русский поэт, Н. А. Заболоцкий, возразил бы нам:

Мой зонтик рвется, точно птица,
И вырывается, треща.
Шумит над миром и дымится
Сырая хижина дождя.
И я стою в переплетенье
Прохладных вытянутых тел,
Как будто дождик на мгновенье
Со мною слиться захотел.

Ну, и какое здесь «ж»? Твердое? Как бы не так!

А вот третье стихотворение, старшего современника названных поэтов — Ходасевича.

Пробочка над крепким йодом!
Как ты скоро перетлела!
Так вот и душа незримо
Жжет и разъедает тело.

Какое здесь «ж» — мягкое или твердое? По-моему, мягкое.

А теперь почитаем примечание к авторитетному пособию: «В соответствии с современными нормами на месте буквенного сочетания жд возможно произношение [жд'], [жд], в конце слова [шт'], например до[жд']я, до[жд']ю., до[шт'], до[жд]ливый, до[жд']евой». Как нехорошо обманывать маленьких детей и особенно доверчивых чужеземцев! Неужели лингвисты никогда не слышали «дожжя», «дожж’ик» и «вожж’и»?

Так послушайте, как поет свою песенку «Геба» Алла Зимина:

А за ней, чуть позже,
Сел кулик на кочку.
Отъезжает дождик
Громыхая бочкой.

Отъезжает дождик
И его возница,
Подбирая вожжи,
Подпевая птицам.

Или вот три русских звучания слова «дрожжи» — старое «дрожди» и два новых — «*дрожжы» и «дрожжи».

Как же так получилось, что жужжащий звук, то твердый, то мягкий, школьникам предлагают заучивать как «звонкий шипящий»?

Когда бы грек увидел наши игры, он определенно и для нашей звучной «з» использовал наличные средства живого языка, он сказал бы, что есть звуки «свистящие» и «зудящие».

Почему так происходит? Почему греки старались для одного-единственного звука найти рубрику? Потому что понимали: если одна, отдельно взятая сущность не попадает в систему, это значит, что система не продумана до конца. Вот и висят у школьников не входящие в рубрики «ц» и «ч». Грек бы, несомненно, напрягся и придумал для них, щелевых, собственные гнезда — как для цапли и чуйки, исходя не только из той щели, откуда звуки эти берутся, но и из того воздействия, которому они подвергают ваше чуткое ухо — цыкающие или цокающие, чуйкие или чечевичные.