«Утро наступает и радуешься, что выжил»: жители села Малая Камышеваха — об оккупации, российских военных и жизни после освобождения
Село Малая Камышеваха в Изюмском районе Харьковской области было оккупировано почти полгода — с марта до сентября 2022-го. После освобождения в нем осталось только 15 жителей из довоенных двухсот. Большая часть домов была разрушена в результате постоянных артиллерийских обстрелов, в селе нет электричества, газа, водопровода, почти не ловят телефонные сети. Таких сел на освобожденных территориях десятки. О том, как выживают и на что надеются жители Малой Камышевахи — в репортаже специального корреспондента RFI Сергея Дмитриева.
Опубликовано:
«У нас внучка родилась 5 февраля [2022-го]. Когда война началась, ей месяц еще не исполнился. Она совсем маленькая в погребе в корзинке лежала, пока обстрелы были, — рассказывает 57-летняя Галина, жительница села Малая Камышеваха. — Наши [военные] отсюда 29 марта ушли, а перед этим, 27-го, эвакуировали гражданских, всех в Полтаву отправили. Но мы не поехали — тут нас 12 человек, у которых были коровы, и мы решили остаться — спасать коров».
Малая Камышеваха упоминается в статистических документах Харьковской епархии в первый раз еще в конце XVIII века. До нынешней войны село уже пережило две трагедии в прошлом веке: Голодомор и Вторую мировую. Во время устроенного советской властью голода 1932–1933 годов, по данным Украинского института национальной памяти, погибло 342 жителя села. Во время Второй мировой через Малую Камышеваху и окрестные села проходила линия фронта между немецкими и советскими войсками, поэтому значительная часть села подверглась разрушениям.
В 2022 году Малая Камышеваха снова оказалось на самой линии фронта. За время оккупации и постоянных обстрелов повреждения получили большинство домов, а построенный в начале XIX века Свято-Троицкий храм использовался российскими военными как полевой госпиталь и был частично разрушен в результате обстрелов. До войны в Малой Камышевахе проживало более 200 человек, работали школа и дом культуры, после освобождения в селе осталось всего несколько семей, в основном — пожилые.
О российских военных
Они только маты понимали. А так говорили, что вообще нас не понимают
1 апреля, через три дня после отступления ВСУ, в село зашли российские войска. «Они к нам в хату заходят, один стоит, целится на меня, — вспоминает муж Галины Юрий. — Паспорта посмотрели, по хате полазили — зачистку делали. Все пустые хаты потом позанимали». Общаться с местными российским военным было запрещено, «особенно офицерам, чтобы мы никаких военных тайн не донесли, — улыбается Юрий. Однако общаться все равно приходилось, с кем-то — по-хорошему, с кем-то ругались. — Люди были разные: и нормальные, и сброд всякий, молодежь особенно, сопляки такие. Под конец уже только наркоманы, алкаши, тюремщики остались».
Оккупационные войска местные делили на три категории: «россияне, луганчане, донбасяне — все стояли раздельно. Среди россиян узкоглазых много было — буряты — жадные были, с нами ничем не делились», — описывает захватчиков Галина. (по другим свидетельствам, в Малой Камышевахе стояли тувинские военные — RFI) — Они еще постоянно были то ли под кайфом, то ли неизвестно под чем, какую-то травку постоянно курили, мак садили. Луганчане были сопливого возраста, лет до 35-ти, а донбасяне — всех возрастов. Луганчане — ворюги страшные. Они нам сказали: “вы нас обокрали, а мы — вас”. А где мы их обокрали? Без понятия».
На воровство можно было пожаловаться россиянам. Правда, по словам местных, пользование имуществом уехавших у россиян воровством не считалось. «Они по домам шли, воровали мебель на дрова, из погребов картошку забирали, куриц ловили — свою еду не ели. Технику они нашу не трогали и в хозяйство не лезли. И в тех домах, где кто-то жил, они особо ничего не трогали, только дрова пытались воровать, а нам их и так на зиму не хватало, — рассказывает женщина. — И достали уже до того, что берет дрова, а я взяла полено и говорю: „как швырну сейчас в тебя“. Я закрывала от них ворота, но если кто просил водички взять в колодце, я давала».
«Бабу мою нациком называли!» — смеется Юрий. Каких-то особых зверств со стороны оккупантов жители Малой Камышевахи не припоминают, говорят, что «там, где в доме была только женщина, ее не трогали, а если был мужик, то могли и побить его, и забрать в Изюм на несколько дней».
Расстояние от города Изюма до Малой Камышевахи меньше 20 километров, после освобождения райцентра там нашли тюрьму, где российские военные пытали украинцев, а также массовые захоронения гражданских и военных со следами пыток. По данным украинских властей, всего было обнаружено десять пыточных камер в освобожденных после оккупации районах Харьковской области. Расследование этих преступлений и идентификация жертв продолжаются до сих пор.
Однако Галина про пытки не знала и высказывала свое недовольство россиянам в лицо. «Я не боялась, обзывала их, как могла, ругалась на них. Они только маты понимали. А так говорили, что вообще нас не понимают. Те, что украинцы, еще понимали более-менее, а те, что русские, вообще говорили, что не понимают, — вспоминает Галина. — Один заехал к нам во двор на машине, и в этот момент начался обстрел. Я его прошу выехать, а то наши сейчас с коптеров увидят, и не останется от нашей хаты ничего. Я подбежала толкнула его, а он — пьяный. Я ему говорю, „ты, алкаш конченый!“, а он — „мать, я 14 лет не пил, а сейчас выпил, чтобы не было страшно“. Я говорю: „вон, кругом кусты, езжайте туда, что вы едете до хат“. А они технику бросают и в подвал. Вот такие они были серуны!. Дед смеялся над ними: „что, побежали подштанники менять?“. И я им сказала: „мне уже 57 лет — убьете, так убьете, внуков я уже дождалась“. Но страшно было все равно — они же с автоматами, все могут сделать».
Уже ближе к концу оккупации россияне забрали у местных жителей телефоны, потому что боялись, что они наводят украинскую артиллерию. «Они нас обвиняли, что, дескать, вы звоните — по нам лупасят. А у нас же тут и так не было ни связи, ничего. Я говорю: „Да ты голову подними — коптер вон летает, зачем нам звонить?“, — пересказывает свой диалог с российским командиром Галина. — Но я баба с опытом, говорю: „забрал у меня телефон, значит, через каждые три часа будешь приходить, потому что мне надо доить корову и поить телят“. Он телефон не отдал, но вместо него дал свои часы, но, правда, через неделю, когда уезжал, забрал часы и вернул мне телефон и фонарик».
Когда россияне отступали в сентябре 2022-го, то предлагали вместе с ними эвакуироваться и местным жителям. «Туда, где родственники предлагали. Мы отказались, — говорит Галина. — У меня в Керчи и в Краснодаре родственники, тетя моя и ее дочка. Но мы и до войны с ними, как бы сказать, не очень общались. Это ж наша земля, наша хата, куда мы поедем? Мы даже и не думали. Все те 12 человек, которые тогда остались, никто не думал никуда уезжать».
Об обстрелах
Куда добежал, туда добежал — мы и в погребе прятались, и в овраге
Отступившие из Малой Камышевахи украинские войска остановились весной 22-го года в соседнем селе Вернополье, по прямой до него примерно 10 км. Поэтому все следующие полгода соседние села жили под перекрестными артиллерийскими и минометными обстрелами. «„Градами“ нас сильно крыло со стороны Вернополья, когда наши их выкуривали отсюда», — вспоминает Галина. По ее словам, еще до отступления украинских военных, она договорилась с одним из командиров, что будет подавать им секретные знаки о присутствии российских войск. «Там у меня тряпочка висит — это был сигнальный знак. Белая — значит, все в порядке, красная — значит, их тут много».
Дважды во время украинских обстрелов прилетало по дому. «Страшно было, конечно, когда стреляли наши, получается по нам, когда освобождали. Повсюду тут эти мины — „лепестки“ — никуда не пойдешь. И плакали мы тут, и ползали, и бегали из одного погреба в другой. Но куда деваться, главное, что пережили», — вспоминает Галина. «Куда добежал, туда добежал — мы и в погребе прятались, и в овраге, есть тут такой глубокий, он всю дорогу нас спасал. С той стороны груша спасла — приняла с танка снаряд, если бы не груша, то прям в хату бы прилетел. А с этой стороны яблоня от осколков немного закрыла. А так меня бы не было, — показывает последствия обстрелов Юрий. — Но крышу все равно снесло — как засвистело — и все, крыши нема. Повылетали все двери, окна».
Во время одного из таких обстрелов погиб брат Галины. «3 мая за коровой пошел и прилет „кассет“ был, — вспоминает женщина. — Я его закопала дома, под яблоней на метр. А что мне оставалось делать? Россияне же повсюду. Я у них спросила, можно похоронить на кладбище? Мне ответили, что нет — оно заминировано».
Спустя три недели в Полтаве в эвакуации скончалась ее пожилая мама. «У нее 25 мая был день рождения — 74 года, а 27-го она умерла. Наверное, сказали ей, что сын погиб, и сердце не выдержало», — предполагает Галина. Маму хоронили в Полтаве. Похорон брата пришлось дожидаться до освобождения и официальной эксгумации. «Когда наши пришли, мы связались с нашими военными, приехала прокуратура, провели эксгумацию, — говорит Галина. — Коров было восемь наших и восемь брата — сдали на мясо, чтобы брата похоронить».
О жизни после оккупации
Год мы фактически в погребе прожили
«В один прекрасный день они куда-то делись, — вспоминает Галина момент окончания оккупации. — С утра это было — в 8 часов, а уже вечером, полпятого, наши зашли. Они когда ушли, все побросали — танки, машины, всю технику, в чем стояли, в том и убежали. Наши много чего забрали».
Однако даже после освобождения села Юрий и Галина вынуждены были продолжить жить в погребе — пробитую во время обстрела крышу дома долго никто не хотел чинить. «За два года тут, конечно, все сгнило, крыши-то не было, вся мебель пораскисла, потолок попадал. Ну тут все равно лучше, а в погребе невыносимо — сырость, все одеяла мокрые, кашель такой был, — рассказывает Юрий. — Год мы фактически в погребе прожили — с марта до марта. А потом наши западенцы стояли тут на блокпосту, и они в свой выходной день нам крышу накрыли, чтобы не текло».
Выбитые окна и двери вставляли уже волонтеры из Харькова. Дрова для «кацапской» печки-буржуйки, оставленной бежавшими россиянами, привезла религиозная благотворительная организация — «божественные», как называют их местные. Из освещения в хозяйстве только фонарик, который заряжается от солнечного аккумулятора, вода — из колодца, мобильная связь — только «на бугру», на окраине села. «Нам еще повезло, что у нас мебель хотя бы есть, потому что мы сами тут оставались, у нас и диван есть, и кровать, хоть они и отсырели, и прострелены. Весной подлепим, подмажем, побелим, просушим и все нормально будет», — строит оптимистичные планы Юрий.
До 2003 года в Малой Камышевахе работал колхоз, а когда он закрылся, местным жителям стали выдавать субсидии на развитие сельского хозяйства. Тогда у Юрия и Галины был трактор и два гектара земли. Теперь осталось только 40 соток. «А в прошлом году упала „кассета“ и ничего теперь там не растет, — рассказывает Галина. — Мины еще повсюду, „лепестки“ эти. Дед пока косил, два или три раза чуть не подорвался. А я хотела собрать эту траву, и тут собака моя кусает меня за руку. — Я беру снова траву, а она опять кусает. — Я на нее уже: „ты что, сдурела?!“. А потом смотрю, а там под травой — два „лепестка“. За год поля так и не разминировали, так что засеивать их не получается».
От государства у жителей Малой Камышевахи помощи немного. «Там, где света нет, положено бензин давать раз в месяц по пять литров на человека. Но нам один раз дали перед новым годом и все на том. А у генератора расход полтора литра в час, то есть эти пять литров — на три часа света в месяц», — рассказывает Юрий. «Кто пенсионеры — им легче, они хотя бы пенсию получают, а у нас — ничего. Мне — 57, ему — 59, мы денег не получаем, — добавляет Галина. Помимо бензина социальные службы еще привозят раз в неделю продуктовый набор. «По четвергам по два хлеба привозят, крупы чуть-чуть и фасоли — задолбала она уже», — возмущается женщина.
«Нам эти три последних месяца стало совсем плохо, — признается Галина. — А что делать, выхода нет. Как война закончится, так полегче будет. Надеемся. Обидно — перед войной мы сделали ремонт, полы новые, все приготовили для нашей старости, скотину держали, молоко продавали, картошку лишнюю, буряк, доход небольшой, но был. Думали, что так и доживем до пенсии».
О будущем
Идешь по улице — ни одного дома целого, но люди живут
Вдобавок к остальным бедам у Галины и Юрия еще и проблемы со здоровьем. «Мне и ходить нельзя долго — у меня сахар сразу подскакивает до 13, я падаю в обмороки, потом просыпаюсь уже в больнице, — жалуется женщина. — Мне [волонтеры] из Харькова таблетки привозят, а местные власти ничего не дают. Я и заявление писала, и скандалила. Бесполезно. Мне вес нельзя набирать, а я набираю, потому что эти макароны засыпаю сахаром. Так у меня печенье получается. Запиваю его чаем. Эту кашу тоже. Хлеб с сахаром, с водой — так и живем».
Однако пенсию по инвалидности пожилой паре оформить не получается. «Там нужно 20 тысяч заплатить за оформление. Сказали: едьте в Харьков, там оформите. А я не могу — пенсия у меня будет 2700, и, получается, нужно сразу отдать им 10 пенсий за оформление. Продала восемь коров, но у меня все равно не хватит денег. Я в больнице пролежала, сначала в Балаклее, потом в Изюме — потратила семь тысяч», — рассказывает Галина.
Лекарства и витамины сельчанам привозят волонтеры. «Дяде Коле спасибо, его организация очень нам помогла, — благодарит волонтеров Галина. — Поляки нам привезли очень хорошие гуманитарные ящички. Там все вкусное было. А наши [социальные работники] если привозят, то такое ощущение, что отобрали туда, все что самим непотребно. Ни сахара там, ни чая. Я с ними ругаюсь, но что сейчас сделаешь — военное время, все бесполезно, только нервы вымотаешь и в больницу попадешь. Поэтому просишь военных, когда едут. Хоть и нельзя им, но привозят, что нужно — бензин, сигареты».
По словам волонтера Николая, который развозит гуманитарную помощь из Краматорска по соседним деревням, таких сел в Донецкой и Харьковской областях десятки — только его организация взяла шефство над более чем двадцатью. «Меня бы на большее уже не хватило, — признается Николай. — Если бы не ребята-американцы, я и внимания не обратил бы на эти деревни. Я думать не думал, что тут могут жить до сих пор люди. Местами есть и хуже ситуация — идешь по улице и ни одного дома целого, но люди живут».
Несмотря на то, что у местных нет никакого заработка, а продукты им привозят, в основном, волонтеры и социальные службы, у каждой семьи в Малой Камышевахе по несколько котов и собак — здесь забирают всех, чьи хозяева уехали в эвакуацию или погибли. Во время оккупации осиротевших животных иногда подкармливали российские военные, а когда те ушли, вся забота о бездомных питомцах легла на оставшиеся несколько семей. «Коты и собаки — все наше хозяйство, всех мы собираем, кого побросали. Я ее Мать Тереза называю», — смеется Юрий над женой.
Раз в неделю по субботам в Малую Камышеваху приезжает почта. Через нее оставшиеся в селе старики не только поддерживают связь с родственниками, но и заказывают продукты, средства гигиены, а также отправляют посылки уехавшим в эвакуацию детям. «Они же там сидят в чужой квартире, — объясняет соседка Галины Елена. — Внучка маленькая — четыре года. Когда война началась, ей было два года, две недели просидели в метро в Харькове, потом переехали в Черкасскую область. Отправляю им консервацию — помидоры, огурцы, варенье, мед».
Дети Галины и Юрия остались под Полтавой и возвращаться в родное село пока не планируют. «Домик там получили, живут на те деньги, что платят на ребенка, ну и подрабатывают немного, — рассказывает Юрий. — Раньше им платили по две тысячи как вынужденным переселенцам, но уже год, как не платят, потому что дом их освободили. А куда им тут возвращаться? Люди бы вернулись, но некуда ехать — все хаты разбиты. Школа у нас хорошая была, теплая, отремонтированная — 70 детей из всех соседних сел там учились. Сейчас тут детей ни у кого нет, школа так и не открылась».
«На улице только мы остались. Мы же думали, что две недели и все закончится, но видите… Внучке был месяц, когда война началась, а сейчас два года уже мы ее не видели. Обидно. Воевали за нас, воевали, а теперь мы никому не нужны, — с грустью говорит на прощание Галина. — И, знаете, днем радуешься всему, доволен, что находишься в своем доме. А вечером, когда ночь и сумрак, и на улице никого нет, посмотришь вокруг — и так тоскливо… Включим с дедом фонарик или откроем створку печи и наблюдаем, как огонь горит. А что еще делать? А утро наступает — и снова радуешься, что выжил».
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться