Забытая калька великодушия
На примере перевода XXIV песни гомеровской «Илиады» филолог Гасан Гусейнов предлагает в своей еженедельной авторской колонке на RFI заглянуть в глубокий колодец военной истории нашего континента, взглянуть на то, как делались дела на театре военных действий Троянского похода, задуматься о великодушии победителя и о том, почему проигравшему нужно иметь «железное сердце».
Опубликовано:
Слушать - 13:18
Есть замечательные слова, сконструированные в новых языках по чертежам чужих старых языков. Люди к ним давно привыкли и перестали разбирать их на части, чтобы понять значение этих слов. Из-за этого многие путаются в значениях. Например, многие люди путают слова «тщеславный» и «честолюбивый». Оба эти слова — кальки с греческих слов κενόδοξος и φιλόδοξος. Да, у них есть какая-то общая грань значения «стремления к славе», но все-таки и разница велика: тщеславному все равно, за что попасть в любимцы публики, честолюбец же стремиться заслужить эту свою славу, получить ее за какие-то настоящие, а не пустые заслуги.
Или вот слово великодушие, калька с греческой же μεγαλοψυχία. В чем оно проявляется, это величие души? Аристотель говорит, что это непременное свойство свободного человека сделать правильный выбор между тщеславием, которое должно сделать тебя заметным, выпятить твои заслуги, обычно мнимые, и, наоборот, малодушием, неготовностью принять какой-то неприятный вызов, спрятаться от него куда подальше.
Не случайно и Сократ считал, что без великодушия никак нельзя стать философом. А поскольку для занятий философией Сократ считал необходимым и такое качество, как храбрость, то получается, что на этой оси — великодушия и храбрости — философ сливается с воином.
Откровенно говоря, мне было неприятно осознать это: я — пацифист, претендующий на любомудрие, а тут — такой неприятный вывод-вызов. Тем более, что делается он во время больших военных конфликтов на так называемом постсоветском пространстве.
О каком великодушии может вообще идти речь во время войны?
Уместно ли говорить об этом редкостном качестве человека сейчас, вот прямо сегодня?
В поисках ответа на этот вопрос я решил обратиться к самому первому в европейской литературе тексту о войне — к гомеровской «Илиаде», к последней, 24-й, песни. Песнь эта — о том, как старец Приам приходит к Ахиллу за телом убитого сына — Гектора. Мне показалось, что довольно будет привести две-три яркие цитаты, как и мне самому, и читателю сразу станет понятно значение этого не всем теперь понятного слова — «великодушие».
Но не тут-то было.
Оказалось, что вполне привычные моему уху — в силу, увы, профессиональной деформации — замечательные переводы «Илиады» на русский язык потребуют стольких разъяснений и комментариев, что легче будет перевести эту песнь почти целиком на современный русский язык прозой. Кое-где мне пришлось, конечно, делать сокращения и мелкие упрощения: шутка сказать, между нами — почти три тысячелетия!
Итак, уступлю место Гомеру.
Воины приготовили ужин и затем вспомнили о благословенном даре сна; но Ахилл все еще плакал, думая о своем дорогом товарище, и сон, которому покорились другие, не мог овладеть им. Ахилл ворочался, тоскуя о сильном и мужественном Патрокле; он думал обо всем, что они сделали вместе, и обо всем, через что им пришлось пройти как на поле битвы, так и на волнах утомленного моря. Думая об этом, он горько плакал и лежал то на боку, то на спине, то лицом вниз, пока, наконец, не встал и не вышел, как обезумевший, бродить по берегу моря. Затем, когда он встретил рассвет на побережье, он запряг своих лошадей в колесницу и привязал к ней тело Гектора. Трижды он протащил труп вокруг гробницы Патрокла, а затем вернулся в свой шатер, бросив тело Гектора на землю во весь рост лицом вниз. Но Аполлон не допустил, чтобы тело изуродовали, он жалел этого человека, хотя тот и был теперь мертв; вот почему Аполлон прикрывал тело Гектора своей золотой эгидой, чтобы оно не пострадало, пока кони Ахилла тащили его.
Так постыдно Ахилл в ярости своей бесчестил Гектора; но блаженные боги с жалостью взглянули с небес и уговорили Гермеса украсть тело. Только волоокая Гера и совоокая Афина разделяли ненависть Ахилла к Гектору: их обидел другой сын Приама, брат Гектора Парис, который предпочел обеим богиням третью — Афродиту, которая подкупила его Еленой. И вот теперь Троя должна погибнуть, а Гектор-то уже погиб.
Аполлон так увещевал богов: «Вам, богам, должно быть стыдно за себя; вы жестоки и жестокосердны. Разве Гектор не сжег вам бедренные кости телиц и непорочных коз? Как же можно не отдать мертвое тело Гектора его жене, его матери и ребенку, его отцу Приаму, чтобы их люди немедля предали бы его огню и совершили похоронные обряды? Безумный Ахилл подобен дикому льву, который в гордости своей великой силы и духа набрасывается на стада в ущельях. Человек может потерять человека, который гораздо дороже, чем потерял Ахилл. Это может быть сын или единоутробный брат, убийство которого причиняет бесконечное горе многим. Но когда враг убит, каким бы храбрым ты ни был, нам, богам, противно смотреть, когда глумливая ярость изливается на мертвую глину».
Долго спорили боги, кто им дороже, еще живой Ахилл или уже мертвый Гектор, пока Зевс не сказал своего слова: «Я позволю украсть тело могучего Гектора, но вряд ли это может произойти без того, чтобы Ахилл узнал об этом. Ибо его мать день и ночь находится рядом с ним. Поэтому пусть кто-нибудь из вас пошлет ко мне Фетиду, и я передам ей свою волю. А воля моя в том, что Ахилл должен принять выкуп от Приама и отдать тело сына отцу».
Вестница Зевса Ирида нырнула в морскую пучину и нашла в одной из пещер мать Ахилла Фетиду. Ирида подошла к ней и сказала: «Встань, Фетида; Зевс, чья воля сбывается, зовет тебя к себе!»
Богиня сняла свою темную вуаль, мрачнее которой невозможно и выдумать, и полетела за быстрой Иридой. Морские волны открыли им путь, и, достигнув берега, они взлетели на небеса, где нашли всевидящего сына Кроноса с собравшимися возле него благословенными богами, живущими вечно. Афина уступила Фетиде свое место возле Зевса, и та села рядом с ним. Затем Гера вложила ей в руку прекрасную золотую чашу и заговорила с ней словами утешения, после чего Фетида выпила и вернула ей чашу; и отец богов и людей заговорил первым.
«Мы соболезнуем тебе, ведь скоро и твоему сыну предстоит умереть. Но мы не можем позволить, чтобы он глумился над прахом убитого им Гектора. Мы могли бы попросить Гермеса просто выкрасть тело Гектора, но этим унизили бы твоего сына. Пойди к нему и вели ему принять выкуп от Приама. Тем временем сам я пошлю Ириду к царю Приаму, чтобы приказать тому идти к кораблям ахейцев и выкупить тело сына, взяв с собой такие дары для Ахилла, которые могут доставить ему удовлетворение».
Среброногая Фетида устремилась к шатру своего сына, где нашла его горько скорбящим, в то время как его верные товарищи вокруг него были заняты приготовлением утренней трапезы, зарезав для этого большую шерстистую овцу. Мать села рядом с сыном и, лаская его рукой, говорила: «Сын мой, как долго ты будешь так горевать и стонать? Ты грызешь свое сердце и не думаешь ни о еде, ни о женских объятиях; а это было бы хорошо, ведь жить тебе осталось недолго, и смерть сильной рукой судьбы уже приблизилась к тебе. Зевс послал меня. Он говорит, что боги гневаются на тебя, и он гневается больше их всех, за то, что ты держишь труп Гектора у своих кораблей и не выдаешь его для погребения. Отпусти его и прими выкуп за тело».
И Ахилл кротко ответил: «Да будет так. Если Зевс Олимпийский объявляет мне эту свою волю, пусть тот, кто принесет выкуп, унесет тело».
Пока мать и сын говорили, Ирида отправилась к Приаму и передала тому волю Зевса: «Иди к Ахиллу и забери тело своего дорогого сына. Возьми щедрые дары. Иди один, в сопровождении какого-нибудь почтенного слуги, который сможет управлять твоими мулами. В пути вас обоих будет сопровождать Гермес, так что не бойся ничего. И в своем шатре Ахилл не убьет тебя, и сам попросит тебя забрать тело твоего сына, которого он убил».
Ирида застала Приама, его чад и домочадцев в мокрой от слез одежде. Известие Ириды сначала испугало Приама. Жена Гекуба назвала его намерение отправиться за телом сына безумием. Но Приам велел своим сыновьям запрячь мулов в повозку, на которой предстояло привезти домой тело Гектора.
«У тебя должно быть железное сердце, — сказала ему Гекуба. — Сыну моему на роду было написано быть съеденным собаками, сказала она. Не иди к Ахиллу. Тебя поймают и убьют».
Но Приам сказал, что верит обещанию Зевса.
Он достал из сундуков двенадцать самых дорогих и красивых нарядов. Он взял также двенадцать плащей, двенадцать ковров, двенадцать тончайших накидок и столько же рубашек. Он отвесил десять талантов золота, положил два полированных треножника, четыре котла и драгоценную чашу, некогда подаренную ему фракийцами. Зевса же в сердце своем Приам просил об одном: «Позволь мне спуститься в Аид прежде, чем глаза мои увидят неминуемое разграбление и опустошение Трои».
Горе мне, сказал он, у меня были самые храбрые сыновья во всей Трое, а храбрее всех — Гектор, который казался богом среди людей. Арес убил их, а остались те, за кого мне стыдно: лжецы и легконогие плясуны, таскающие у селян ягнят и козлят для своих пиров!»
Испугались дети гнева Приамова и запрягли лошадей и мулов.
Они впрягли мулов в новую прочную повозку и водрузили прочный кузов. Они сняли ярмо из самшита с шишечкой наверху и кольцами для пропускания поводьев. И принесли ярмо длиной в одиннадцать локтей, чтобы привязать ярмо к шесту; они привязали его к дальнему концу шеста и надели кольцо на вертикальный штифт, закрепив его тремя оборотами ремней по обе стороны от ручки и подогнув ремешок ярма под ним. Сделав это, они вынесли из кладовой богатый выкуп за тело Гектора и сложили все это в кузов. А в колесницу Приама они впрягли лошадей, которых старый царь разводил и держал для себя.
Гекуба принесла золотой кубок и совершила возлияние Зевсу. Она велела Приаму попросить Зевса прислать знамение. Приам сделал это, и тогда Зевс послал орла, самое безошибочное предзнаменование из всех пернатых, сумрачного охотника, которого люди также называют Черным орлом. Крылья его были раскинуты по обеим сторонам так же широко, как хорошо сделанная и хорошо запертая дверь в покои богатого человека. Он пришел к ним, пролетая над городом по правую руку от них, и когда они увидели его, они возрадовались, и их сердца успокоились.
Старик поспешил вскочить на колесницу и выехал из города. Впереди шли мулы, влекущие четырехколесную повозку, которую вел мудрый Идей. А за ними — Приам на колеснице.
Как и обещал, Зевс отправил на помощь Приаму Гермеса.
Гермес надел свои блестящие золотые сандалии, в которых он мог летать, как ветер, над сушей и морем; он взял жезл, которым запечатывает людям глаза во сне или будит их, когда ему заблагорассудится, и полетел, держа его в руке, пока не достиг Трои и Геллеспонта. Внешне походил он на юношу благородного происхождения в расцвете своей молодости и красоты, с пухом, только-только появившимся на лице.
«Куда, отец, ты гонишь своих мулов и лошадей глубокой ночью, когда другие люди спят? Не боишься ли ты свирепых ахейцев, суровых к тебе, столь жестоких и беспощадных? Подумал ли ты, что будет, если кто-нибудь из них увидит, как ты несешь столько сокровищ сквозь тьму убегающей ночи? Ты уже не молод, и тот, кто с тобой, слишком стар, чтобы защитить тебя от тех, кто нападет на тебя. Лично я не причиню тебе зла и защищу тебя от любого другого, ибо ты напоминаешь мне моего отца».
Приам ответил юноше: «Это действительно так, как ты говоришь, сын мой. Но, видно, божество простерло надо мной свою руку, если мне послан такой спутник, как ты, сын благословенных родителей».
Но Гермес задал еще один проверочный вопрос, а не собрался ли Приам просто бежать из Трои с сокровищами, зная о предстоящем разграблении города. Гермес назвался оруженосцем Ахилла, и Приам сказал так:
«Если ты и вправду оруженосец Ахилла, сына Пелея, скажи мне теперь всю правду. Мой сын еще на кораблях, или Ахилл расчленил его на куски и отдал своим гончим?»
«Господин, — ответил Гермес, — ни собаки, ни стервятники еще не сожрали тело Гектора; он все еще лежит в шатрах у корабля Ахилла, и хотя уже двенадцать дней он лежит там, его плоть нетленна, и черви пока не съели его, хотя они питаются павшими воинами. Да, Ахилл влачит тело твоего сына вокруг гробницы своего дорогого товарища, но это не причиняет ему никакого вреда. Ты должен прийти сам и посмотреть, как он лежит — свежий, как роса, вся кровь смыта, и все его раны затянулись. Боги позаботились об этом».
Приам попытался подарить Гермесу один из кубков, которые вез Ахиллу, но тот ответил: «Господин, ты искушаешь меня и играешь на моей молодости, предлагая мне подарок без ведома Ахилла. Но я и так готов сопровождать тебя хоть до самого Аргоса».
Подъехав к шатрам Ахилла, Гермес усыпил всех воинов, внес выкуп в шатер Ахилла и только тогда признался, кто он: «Господин, это я, бессмертный Гермес, иду с тобой, ибо мой отец послал меня сопровождать тебя. Теперь я оставлю тебя, говори с Ахиллом как смертный со смертным».
Сказав это, Гермес вернулся на Олимп.
Приам же вошел, и, подойдя прямо к Ахиллу, обхватил его за колени и поцеловал страшные жестокие руки, которые убили так много его сыновей.
Приам попросил Ахилла вспомнить о собственном отце, Пелее. Ты, могучий сын его, жив, а у меня, несчастного человека, были самые храбрые во всей Трое сыновья, и из них не осталось ни одного. Было у меня пятьдесят сыновей, когда пришли сюда ахейцы, девятнадцать из них были от одной матери, а остальных принесли мне женщины моего дома. Последним из них убил ты самого храброго — Гектора. Его тело я прошу тебя отдать мне за выкуп. Никто из отцов не страдал так, как я, который целует руку того, кто убил его сына».
Ахилл взял старика за руку и осторожно отстранил его. Оба горько плакали: Приам, лежа у ног Ахилла, оплакивал Гектора, а Ахилл плакал то по своему отцу, то по Патроклу. Но когда Ахилл насытился горестным плачем, он поднял старика за руку, жалея его седые волосы и бороду. Затем он сказал: «Несчастный человек, ты действительно очень смел, раз мог отважиться прийти один к кораблям ахейцев и войти в шатер того, кто убил так много твоих храбрых сыновей. Ты должен иметь железное сердце.
Давай, однако же, замкнем наши горести и печали в наших сердцах. Плач не поможет нам понять. Бессмертные боги не знают заботы, но жребий, который они плетут для человека, полон печали. Во дворце Зевса стоят два высоких сосуда: один наполнен злыми дарами, а другой — добрыми. Зевс-громовержец смешивает посылаемые им дары, встретит то добрую, то злую судьбу; но тот, кому Зевс посылает только злые дары, несчастен и гоним. Так случилось и с моим отцом Пелеем: боги наделили его всеми благами от рождения, и хотя он был смертен, они дали ему в жены богиню. Но и на него небо послало несчастье, ибо в его доме был только один сын, который обречен умереть безвременно. И я не смогу позаботиться о моем отце теперь, когда он стареет, потому что мне придется остаться здесь, в Трое, чтобы стать проклятием для тебя и для твоих детей. И ты, Приам, как я слышал, был прежде счастлив, богатством превосходя всех вокруг. Но с того дня, как небожители наслали на тебя это зло, война и резня не отступают от твоего города.
Терпите это, и пусть в вашей печали будут какие-то промежутки. Но как бы вы ни оплакивали своего храброго сына, ты не сможешь воскресить его из мертвых».
И Приам ответил: «О царь, не прикажи мне сидеть, пока Гектор все еще лежит не погребенным возле твоего шатра, но прими великий выкуп, который я принес тебе, и отдай мне Гектора, чтобы я мог взглянуть на него. Пусть тебе повезет, и с выкупом ты благополучно доберешься до своей земли, в благодарность за то, что позволил мне жить и видеть свет солнца».
Ахилл строго посмотрел на него и сказал: «Не раздражай меня, господин, я сам намерен отказаться от тела Гектора. Моя мать Фетида пришла ко мне от Зевса, чтобы приказать мне отдать его тебе. Более того, я хорошо знаю, Приам, и ты не можешь скрыть этого, что какой-то бог привел тебя к кораблям ахейцев, иначе ни один человек, как бы ни был он силен, не осмелился бы прийти к нашему войску. Он не мог ни пройти мимо нашей стражи незамеченным, ни так легко открыть засов моих ворот; поэтому не раздражай меня дальше, чтобы я, чего доброго, не нарушил сгоряча волю Зевса».
Приам убоялся гнева Ахилла, и повиновался, и остался ждать в шатре. Ахилл и его слуги сняли с повозки выкуп за тело Гектора.
Но они оставили два тончайших покрывала и самый красивый хитон, чтобы Ахилл мог обернуть в них тело того, кого несчастный отец повезет домой для погребения. Ахилл приказал своим слугам омыть тело Гектора и умастить его, но сначала отнес его в такое место, где Приам не мог бы его видеть. Если Приам увидит тело сына раньше времени, рассудил Ахилл, в отце может взыграть слепой гнев, он может пожелать отомстить, и тогда мне пришлось бы убить Приама, нарушив волю Зевса.
Когда слуги вымыли тело, умастили его и завернули в красивую рубаху и мантию, Ахилл сам поднял его на носилки, а затем он и его люди положили его на повозку. При этом он громко назвал имя своего дорогого товарища, убитого Гектором: «Не сердись на меня, Патрокл, когда услышишь в доме Аида, что я отдал тело Гектора его отцу за выкуп. Это был достойный выкуп, и я разделю его с тобой по справедливости».
Вернувшись в шатер, Ахилл напомнил Приаму предание о Ниобе, которая хвалилась Латоне — матери Аполлона и Артемиды, — что родила десятерых сыновей и десятерых дочерей, тогда как сама Латона — только двоих — Аполлона и Артемиду. За эту дерзость Аполлон убил из лука сыновей Ниобы, а Артемида — дочерей. И все они превратились в камни. А с камня, в который Зевс превратил Ниобу, течет соленый ручей.
Рассказав это, Ахилл предложил Приаму отужинать у него, отложив оплакивание до погребения Гектора в Трое. Он убил и быстро освежевал серебристо-белую овцу, из которой его слуги приготовили на угольях великолепный ужин.
Они насыщались едой и питьем, и Приам дивился силе и красоте Ахилла, подобного богу, Ахилл же дивился Приаму. Когда они насмотрелись друг на друга, первым заговорил Приам. «А теперь, о царь, — сказал он, — отведи меня на мое ложе, чтобы мы могли лечь и насладиться благословенным даром сна. Сон не закрывал мне глаза с того дня, как твои руки лишили жизни моего сына; я валялся на земле в моей конюшне, не принимая ни хлеба, ни вина».
Пока он говорил, Ахилл велел своим людям и служанкам поставить кровати под навесом за пределами шатра для Приама и Идея. Ахиллес, смеясь, сказал Приаму: «Господин мой, ты должен лечь снаружи, чтобы кто-нибудь из посетителей моего шатра не увидел тебя здесь, во тьме убегающей ночи, и не рассказал это Агамемнону. Это могло бы вызвать задержку с доставкой тела твоего сына домой. И — последний вопрос. Сколько дней нужно тебе для погребального обряда? На столько дней я прерву и наши вылазки».
И Приам ответил: «Так как ты позволяешь мне похоронить моего благородного сына со всеми надлежащими обрядами, сделай это, Ахилл, и я буду благодарен. Ты знаешь, как мы заперты в нашем городе; нам нужно привезти дрова с гор для погребального костра, а люди живут в страхе. Итак, девять дней мы будем оплакивать Гектора в моем доме; на десятый день похороним его и в его честь будет устроен пир; на одиннадцатый день мы насыпем курган над его прахом, а на двенадцатый мы будем готовы сражаться». И Ахилл ответил: «Все, царь Приам, будет так, как ты сказал. Двенадцать дней я буду удерживать греков от нападения».
В подтверждение этих слов он коснулся запястья Приама, а потом ушел в шатер, где провел ночь на ложе с прекрасной Брисеидой.
И вот уснули и боги, и смертные крепким сном на всю долгую ночь. Но только Гермеса сон не брал, ибо он должен был увести царя Приама от кораблей так, чтобы его не заметили часовые.
«Господин, теперь, когда Ахилл сохранил тебе жизнь, ты, кажется, не боишься спать в окружении своих врагов. Ты заплатил большой выкуп и получил тело своего сына. Но если тебя захватят в плен живым, то твоим сыновьям, которых ты оставил в Трое, пришлось бы дать втрое больше, чтобы освободить еще тебя; а так и случится, если Агамемнон и другие ахейцы прознают о твоем пребывании здесь».
Услышав это, старик Приам испугался и разбудил своего слугу. Затем Гермес запряг их лошадей и мулов и быстро погнал их через погруженное им в сон войско, так что никто из греков их и не заметил. Богиню зари в ее шафрановых одеждах Приам и Идей увидели уже у самых стен Трои. Гермес отлетел на Олимп. Затем Приам и Идей, причитая и стеная, ехали через город, мулы везли тело Гектора. Весь город спал. Кроме одного человека. Это была Кассандра. Прекрасная, как золотая Афродита, она смотрела, как ее дорогой отец везет домой тело дорогого брата.
Три женщины произнесли свои речи над телом Гектора — его вдова Андромаха, его мать Гекуба и виновница несчастий Трои — Елена, так неосторожно подаренная Афродитой Парису.
«Гектор, — сказала Елена, — самый дорогой из всех моих зятьев, потому что я жена Александра, который привел меня сюда, в Трою, — о если бы я умерла раньше, чем он это сделал, — но прошло двадцать лет с тех пор, как я бросила мой дом и царство Менелая ради Париса и Трои. Никогда я не слышала от тебя, как и от Приама, который принял меня как собственную дочь, ни одного слова оскорбления или недоброжелательности, а когда кто-нибудь упрекал меня, будь то кто-нибудь из твоих братьев или сестер, или из жен твоих братьев, — ты всегда осаживал их словами кротости и доброжелательности ко мне. Вот почему мои слезы текут и по тебе, и по мне самой, несчастной, ибо нет в Трое человека, который не съеживался и не содрогался бы, проходя мимо меня».
Она плакала, пока говорила, и весь народ откликнулся общим стенанием. Тогда царь Приам обратился к троянцам: «Принесите дрова в город и не бойтесь хитрой засады греков. Отпустив меня, Ахилл дал мне слово, что они не нападут на нас до утра двенадцатого дня».
Девять дней складывали троянцы дрова, а утром десятого дня со слезами на глазах они положили тело храброго Гектора на вершину дровяной кучи и подожгли ее. Когда на одиннадцатый день явилась богиня утренней зари, народ снова собрался вокруг кострища, и сначала погасил остатки огня вином, а затем братья и товарищи со стенаниями собрали его белые кости, обернули их мягкими пурпурными одеждами и положили в золотую урну, которую поместили в могилу и завалили большими камнями, тесно пригнав их друг к другу. Насыпав над гробницей курган, они вернулись в город и пировали в доме своего царя Приама. Так отпраздновали похороны Гектора, укротителя лошадей.
Так кончается «Илиада», конец войны не предусмотрен, хотя греки знали, что разорят Трою, а троянцы знали, что будут рассеяны по свету. Но в «Илиаде» Троянская война продолжается до сих пор, с ее тщеславием и страхами, с гневом и великодушием.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться