Во Франции в возрасте 93 лет скончалась Мария Розанова, издатель, вдова писателя Андрея Синявского

Во Франции в среду, 13 декабря, в возрасте 93 лет скончалась Мария Васильевна Розанова, издатель и публицист, вдова писателя, диссидента, бывшего советского политического заключенного Андрея Синявского.

Андрей Синявский и Мария Розанова в окрестностях Тулузы 21 августа 1973 года. AFP - ARCHIVES

Мария Васильевна Розанова родилась в 1929 году в Витебске. Окончила искусствоведческое отделение МГУ, работала литературным реставратором.

В 1973 году выехала из СССР во Францию вместе с мужем, писателем Андреем Синявским. Синявский, чьи произведения были опубликованы за рубежом под псевдонимом Абрам Терц, в 1965 году был обвинен  в антисоветской пропаганде, осужден, а в 1971, отчасти в результате активных действий по его освобождению, предпринятых женой, выпущен досрочно. Он умер в феврале 1997 года в возрасте 71 года.

С 1977 по 1997 год Розанова выпускала журнал «Синтаксис» в собственном издательстве, находившемся в семейном доме в парижском пригороде Фонтене-о-Роз. Там она работала одновременно издателем, редактором и корректором, сама стояла у печатного станка. Издательство также выпускало книги Синявского и других писателей.

О смерти Марии Розановой сообщил писатель Дмитрий Быков в своем телеграм-канале.

В интервью RFI 2023 года сын Синявских французский писатель Егор Гран писал о матери:

Моя мать — стальная женщина, которая ничего не боится. Болезненный экстраверт. Пламенная женщина, которая переходила дороги, не обращая внимания на машины. Я говорил ей: «Мама, осторожно, осторожно». Она отвечала: «Мне плевать, это они должны быть осторожны». Она не осознавала опасности. Их дуэт с отцом прекрасно функционировал, потому что она сделала очень много для того, чтобы дестабилизировать КГБ, для досрочного освобождения отца.

Это было делом ее жизни. Она постоянно выводила их из себя. Ее борьба не была диссидентской борьбой в классическом смысле. Она не боролась за политические идеи, за отмену коммунизма в Советском Союзе. Она получала личное, почти садистское удовольствие, издевалась над системой в своих личных целях. Она наслаждалась, устраивая допросы КГБшникам, и вела себя так беспечно, что следователю КГБ приходилось пить транквилизаторы, предназначенные для допрашиваемых. В каждом кабинете следователя — обычно это был подполковник КГБ — стоял небольшой шкафчик с лекарствами для тех, кто плачет на допросах. Моя мать в таких лекарствах не нуждалась. С абсолютным спокойствием она заваливала следователя дестабилизирующими вопросами.

Например, спокойно, улыбаясь, но тоном, требующим ответа: «Сколько вам лет?». Или: «В вашем возрасте вы уже умеете стрелять из пистолета? Потому что мне говорили, что для того, чтобы попасть в КГБ, нужно уметь стрелять». Вопросы, на первый взгляд, кажущиеся глупыми и оторванными от реальности, но заставляющие следователя включиться в ее игру и забыть про собственный допрос.

Досрочное освобождение моего отца стало предметом настоящих и чрезвычайно сложных переговоров. Эти переговоры начались с признания, сделанного моей матерью во время одной из встреч с КГБ. Ее регулярно туда вызывали. Она заявила им: «У меня есть для вас хорошая новость. Мой муж написал в лагере книгу, и эта книга уже на Западе». Следователь закричал: «Что?». Ему это казалось невозможным. Она ему отвечала: «Да, да, да. Это правда». Следователь не мог понять, как это возможно. Во-первых, как он это сделал? Во-вторых, как рукописи попали на Запад? В-третьих, какое наказание его ждет, потому что он это пропустил? КГБ не заметил, что Синявский, сидя в лагере, написал книгу, которая была подпольным образом переправлена на Запад. Для следователя это означало, что книга рассказывает о лагерном опыте — притеснениях, тяжелых условиях, работах. «Ой-ой-ой, — думал он. — И мы это допустили. Кого же теперь накажут? Понизят в должности? Или уволят?».

На самом деле, в тех самых длинных, 50-страничных письмах, которые отец отправлял матери, он писал книгу о Пушкине, а вовсе не о лагере, но мать этого КГБшнику не сказала. И эта книга («Прогулки с Пушкиным») уже действительно была переправлена на Запад, хотя в ней не было серьезного политического подтекста.