«Снится, что бьются стекла»
Дебальцево — город на востоке Украины, который 17 февраля в результате ожесточенных боев перешел под контроль сепаратистов. 90% строений в городе пострадали, часть из них полностью уничтожена. Местные жители по-прежнему живут в подвалах и бомбоубежищах, так как не имеют возможности вернуться в свои дома. Специальный корреспондент RFI на востоке Украины съездила в город, ставший одним из самых страшных символов этой войны.
Опубликовано: Отредактировано:
Слушать - 05:58
— Вы что, с Франции, правда? Как там? Классно?
Невысокого роста человек в камуфляже улыбается с неподдельным удивлением. С другой стороны блокпоста — БМД с российским флагом. За ним начинается Дебальцево — стратегический железнодорожный узел, 17 февраля в результате ожесточенных боев перешедший под контроль сепаратистов.
От города, кажется, не осталось ничего. Только изрешеченные осколками снарядов деревянные изгороди и металлические ворота. Обоженные остовы стен и пробитые крыши. Зияющие черные пустоты окон. Битые стекла, куски досок, стен, кровли, стекла и металла. Развороченные внутренности чьей-то когда-то мирной жизни.
«Я — просто добрый грек»
В полдень на главной площади Дебальцево людно. Работают сотрудники МЧС ДНР, туда-сюда ходят люди в камуфляже. По периметру площади стоят палатки, полевая кухня. Шумит электрический генератор. Из оранжевой палатки выходит высокий, плотный и смуглый мужчина в военной форме и каракулевой шапке. Это новый мэр города от ДНР — Александр Григорьевич Афендиков. Позывной — «Грек». К нему подходят помощники с автоматами, старушки с какими-то документами. Рядом стоит японский журналист с фотоаппаратом на шее, в очках и аккуратном черном плаще, из-под которого выглядывает светлая рубашка.
— Сейчас уже в более или менее живом, — отвечает мэр-сепаратист на вопрос о состоянии города. — До этого он находился в ужасном состоянии, в критическом, можно сказать. 90% зданий, если не разрушены, то повреждены. 99% остекления уничтожено.
— Я этнический грек, я — по своей биографии грек, но родился и вырос здесь, считаю, что житель Руси, — коротко обрисовывает мэр свою историю.
В мирной жизни мэр «Грек» занимался строительным бизнесом. С марта начал принимать участие «в защите своего города», Макеевки. Рассказывает, что некоторое время возглавлял спецкомитет министерства госбезопасности «ДНР», потом стал начальником военной полиции родной Макеевки, и, наконец, комендантом Енакиево, которым является и до сих пор.
— Если я вам сейчас буду перечислять все работы, которые тут ведутся, мы еще часов шесть просидим. Давайте так, первая задача — обогреть, накормить людей. Запустить электроэнергию, отопление и воду, — перечисляет он. — Уже в город завели электроэнергию. Очень большая работа проделана, хотя прошло только десять дней после освобождения.
Число погибших новый градоначальник назвать не может. «Эти данные узнать невозможно, потому что город освобождался с двух сторон, — объясняет он. — Со стороны Луганска они передают свои данные в Луганск, со стороны Донецка передают в донецкие структуры.
— Погибло очень много военных украинской армии. Мне очень жаль, если погиб простой ВСУшник-солдат, у которого есть мама и которого вытащили из дома и заставили тут воевать. Но ни в коем случае не жалею, если погиб сотрудник Нацгвардии или каких нибудь наемнических войск, — чеканит «Грек». — Проблем очень много, но мы боремся, не спим ночами, работаем, восстанавливаем. Международные организации нам помогают, Россия очень сильно нам помогает. Я — просто добрый грек, я ни от чьей помощи никогда не отказывался.
«Выходить некуда»
В здании, где до войны был большой магазин, по талонам выдают гуманитарную помощь. Крупы, консервы, макароны, хлеб, воду, одежду.
Рядом с лотков продают кефир, молоко, сосиски, колбасу, печенье.
Ольга, женщина в толстом красном свитере с горлом, коричневом пуховике и синей пушистой шапке занимает место в очереди. С первых слов начинает плакать. Как и все здесь.
— Мы до сих пор живем в бомбоубежище, потому что выходить некуда. Разбомбили. У нас пять градов влетело в дом. Его только построили. И квартира тоже была, недалеко девятиэтажка. Все побитое тоже. Стены полопались. Стена от потолка отошла. Как жить? 17 часов нас бомбили. 27-го числа, когда брали город, мы сидели в бомбоубежище. Ни света, ничего нету. Ни туалета, извините за подробности.
— Уезжать некуда?
— Некуда уезжать. И почему я должна уезжать, если здесь родилась, здесь выросла? Мне уже шестой десяток.
— Я была предпринимателем, — после месяцев в подвале Ольга сильно кашляет. — Чаи, кофе, крупы. Вот рынок один сгорел. Рынок другой. Голые и босые остались.
— Ну ничего. Мы прожили здесь. Патриоты города. Любим свой город. Вот отстраиваемся. Ходим убираем город. Будем жить, — всхлипывает она и одновременно улыбается золотыми зубами.
Людмила в берете и с яркой перламутрово-розовой помадой на губах стоит в другой очереди. За гуманитарной помощью. Тоже плачет, тоже, как и все, сидела в подвале.
— У нас окон нет. Двери поперекашивало. Ну мы клеенкой позанавешивали. То украинцы войдут, то ДНРовцы, так и мучаемся, — вытирает слезы женщина. — Мне 58 лет. Я всю жизнь проводником проработала. На пенсию ушла. Инвалидом стала. В онкологию попала — мне грудь отрезали.
— Вот дают нам помощь. И те давали помощь, и эти дают, — продолжает плакать она. — Голодными, по крайней мере, еще не сидим. Хлеб дают. Пенсии нема уже два месяца.
Больница
По мокрой, уже по-весеннему черной дороге мимо разбомбленных зданий едут люди на велосипедах, медленно идут старики с пакетами. На уцелевших подъездах мелькают надписи большими красными буквами: «Где вы люди?», «Помогите».
Дебальцевская центральная больница начала работать несколько дней назад. Во дворе работает стекольщик. По пустым коридорам бегают бродячие собаки. Дверные проемы завешаны одеялами.
— Когда мы приехали, больница была разрушена. Сегодня, две недели спустя, половину стекол уже вставили, работают генераторы, частично восстановлено электроснабжение, — объясняет Морис Негр (Maurice Nègre), сотрудник «Врачей без границ», приехавший сюда из Парижа две недели назад. — Здесь начали проводить консультации и малые операции, не требующие анестезии. Кроме того, у них есть две машины скорой помощи, которые доставляют людей в больницу в соседнем городе.
В 1993 году Морис работал в Абхазии, в 2000-м в Чечне. Теперь — в Дебальцево. 65-летний французский доктор знаком уже чуть ли не с половиной местного населения, знает мэра «Грека», «днровских» работников, занимающихся раздачей гуманитарной помощи, и военных .Он занимается консультированием местных жителей, раздает медикаменты, ходит по подвалам, бомбоубежищам и уцелевшим домам.
Врач объясняет, что речь идет, прежде всего, о хронических заболеваниях, так как оставшиеся в городе люди — в основном, преклонного возраста. Более молодые смогли уехать.
— Сейчас город выглядит хорошо, — бодро говорит Морис, пока мы едем мимо разбомбленных домов.— Сегодня хорошая погода, люди выходят на улицу. Но вы должны отдавать себе отчет в том, что две недели назад они боялись выходить из подвалов и убежищ.
Подвал
Морис приводит нас в подвал в одну из пятиэтажек на улице Космонавтов.
Здесь тепло — топится буржуйка. По углам разложены матрасы с одеялами. На низком столе горит свечка и лежит завернутый в пленку кирпич хлеба. «Чудо-остров, чудо-остров, жить на нем легко и просто», — доносится из включенного радиоприемника «Чунга-чанга».
Александр Григорьевич и Ольга Юрьевна, пожилая пара из разбомбленной соседней пятиэтажки, считают проведенные в подвале дни. 43? Нет, 44. Пенсии тоже нет. «Ни хрена», — объясняет старик.
— Спасибо вам за добрые дела, за сочувствие, — говорит Александр Григорьевич, поднимаясь вместе с нами из подвала на мартовское солнце. — А мы, назло им, сукам, жили и жить будем. Назло всем: и тем, и тем. Будем жить.
— Что я могу думать? Их еще не было, — отвечает он на вопрос про новые городские власти. — Поживем, увидим. А сейчас... Может, что и слышали, а говорить нельзя. Вы — взрослые люди, сами все понимаете. Так, ну все. А то мне в очередь надо — мы за талонами стоим.
Бомбоубежище
Вход в бомбоубежище разбомбленного ПТУ заставлен белыми мешками. Стены исписаны надписями «Осторожно дети». Из сырой темноты выбегают сами дети, две девочки лет семи и двенадцати в свитерах и колготках.
— Я работаю на железной дороге, на станции Дебальцево-сортировочная, — хриплым голосом рассказывает Настя, женщина лет сорока пяти с одутловатым, плохо различимым в темноте лицом. — Я не уезжаю никуда, мы сейчас восстанавливаем железную дорогу. Ж/д больницу убираем, например. Ну, а как же ж? Кому-то ж надо же все-таки здесь оставаться, поднимать-то это все. Я больше двадцати лет на железной дороге отработала. Куда я уеду? Буду теперь здесь начинать все сызнова.
— Ну как ночевали? Где-то есть буржуйки. Одеяла теплые. Взрослым здесь попроще, чем детям, — объясняет Настя, просидевшая здесь с мужем и 25-летней дочерью почти полтора месяца. — С детьми выезжали очень много. Дите неделю здесь, ни переодеть, ни помыть, ни накормить толком. Представьте маленького дитя. И люди уезжали.
— Кашляем здесь, потому что сырость, бетон. Все-таки такие антисанитарные условия, — жалуется она. — Пневмония, бронхиты острые вот эти, простуды постоянные.
— Самое страшное в день Крещения началось, — рассказывает женщина. — Как начали тут. Да вы сами гляньте, какие снаряды, какие «смерчи» валяются, такие гильзы огромные, просто жутко. На нас со всех сторон летело.
Оксана, ее соседка по бомбоубежищу, тихая худая женщина, живет здесь с лета с тремя детьми, девочками семи, одиннадцати и семнадцати лет. До войны работала почтальоном.
— Младшая просыпается и рассказывает, как ей снится, что бьются стекла. Я не знаю теперь, когда все это выйдет. — рассказывает она. — Родственников у нас нет. Выезжать по расселению? Одни рассказывали одно, другие другое. Это надо все равно, чтобы какой-то капитал был. У нас денег нет, мы не рискнули уезжать. Потому что не знаем, вернулись ли бы мы потом назад или там бы нищенствовали ходили.
— Выходили, конечно, потому что ж были ж перерывы такие. Домой бегали, — объясняет Оксана устройство жизни в бомбоубежище. — Дома кушать готовили. Здесь же ж нет возможности. Как только была стрельба, сразу тикали. Когда бомбили, наверх невозможно было подняться.
— У нас женщина поднялась — она за дровами пошла — ее сразу убило, — рассказывают Настя и Оксана, перебивая друг друга. — Пока хлопцы ее вниз спустили, она уже умерла. И то, она сутки пролежала у нас в коридоре. Она в доме напротив живет. Мужчины не могли ее никак перетянуть. Тут все обстреливалось страшно. Она пролежала сутки. Потом ее снесли домой. Она дома еще пролежала, наверно, дня четыре. Потом сын с города сюда пришел, и ее похоронили прямо же ж за домом. Возле балкона жилого, десять метров и все.
***
На выезде с блокпоста на разбомбленной автозаправке стоит сгоревший танк. Чуть дальше (все еще) желто-синяя, цветов украинского флага автобусная остановка с выбоинами от осколков снарядов — Дебальцево.
Все? Наснимали уже? — все так же улыбается невысокий сепаратист на чекпойнте. — Счастливо.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться