Темная история просветления

У нас с некоторых пор есть священная корова — история отечества. А уж теперь-то, когда Крым да Корсунь стали нашей колыбелью, да перед Кремлем вырос каменный гость что в одном месте гвоздь, готовый на всех нас положить крест, который держит как олимпийский огонь — тут уж хочешь не хочешь, а быть в тренде необходимо. И тем приятнее неожиданность: «Викинг», снятый Андреем Кравчуком и спродюсированный Константином Эрнстом и Анатолием Максимовым, не имеет ничего общего с детскими картиночными представлениями о Киевской Руси. Той Руси, где в просторных теремах живут благочинные славянки в кокошниках со своими трудолюбивыми славянами в чистеньких косоворотках.

«Викинг» — российский кинофильм Андрея Кравчука

Вся древнерусская братия, включая самого князя Владимира с исполнении Данилы Козловского, — бандит на бандите, а киевские, полоцкие да новгородские угодья, на которых буянит Владимир, больше похожи на царство древней темной силы, питающейся кровью, чем на без пяти минут христианские земли.

По сюжету князь-бастард, сын князя Святослава Игоревича и ключницы Малуши, рабыни княгини Ольги, святославовой матушки, участвует в кровопролитной междоусобной войне. После смерти старшего брата Олега в этой междоусобице Владимир расправляется с другим старшим братом, киевским князем Ярополком, и обосновывается в Киеве. Повсюду за ним следует верный и могущественный дружинник Свенельд (Максим Суханов), из викингов, его правая рука, защитник и интриган. В женах у него — Рогнеда (Александра Бортич), княжна полоцкая, которую при взятии Полоцка Владимир сначала насилует на глазах у родителей, а потом родителей жестоко убивает. Но жена убиенного Ярополка, бывшая греческая монахиня красавица Ирина (Светлана Ходченкова), умудряется что-то задеть в грубой душе Владимира, и через какое-то время, устав от убийств, насилия и прочих забот, Владимир увлекается христианской идеей, исповедуется в Корсуни, захватив ее для начала, плачет над собственными грехами, крестится и возвращается в Киев. Вскоре толпы счастливых киевлян плещутся в Днепре, заявляя таким образом о начале эры милосердия.

«Викинг» — первый фильм, в котором древняя история предстает перед нами в своем жутком и уродливом величии. Это величие неприглядно и кроваво. Оно выросло на затейливых грибах, супчиком из которых в начале фильма подкрепляется Владимир. Его боги — разбой, ужас и кровь. Кровь в фильме пускают по любому поводу, и если уж пускают, то будьте спокойны — убиваемый персонаж залит кровью так, словно его окунули в кровавую реку. Древняя Русь в «Викинге» — царство зла, а цари этого царства — те, кого потом российские придворные историки облекут в романтический флер, — Владимир, Рогнеда, Ярополк, Олег, Свенельд, княжеская дружина — но не такая, как на картинках, не в омытых славой кольчугах, а немытое, нечесаное, вонючее войско, не знавшее ни дружбы, ни милосердия, ни преданности.

И в этом смысле «Викинг», конечно, совсем не вписывается в патриотический мейнстрим, несущий на экраны волны заведомой лжи. Искать хоть малейшее соответствие «Викинга» исторической достоверности — конечно же, пустой номер. В рассказе о таких седых временах важно умение авторов сохранить лишь одну правду — правду вымысла. А это возможно только при умении авторов избежать фальши. Критерий тут один, как в детской игре: верю — не верю. Та среда, в которой живут герои «Викинга», — бытовая, эстетическая, духовная, — оказалась очень органичной. И дело даже не в том, что герои тут не носят салонные прически и чистенькие лица, а мотают грязными космами и зыркают озверелыми глазами с перемазанных лиц. В фильме детали не просто продуманы — они сцеплены между собой, словно намертво схвачены цементом. Например, если воин немолод, а лицо у него в шрамах, то и доспехи на воине — помятые, посеченные, и это сразу видно. Вещь вообще-то нормальная, дежурная, но в нашем неряшливом кинематографе это чуть ли не творческий подвиг, за что художникам фильма, и в первую очередь — главному художнику Екатерине Шапкайц, создавшей на удивление реальный мир фантазий, наша отдельная нежность.

А оставшуюся нежность отдадим главному оператору «Викинга» Игорю Гринякину, в руках которого камера добавляет нужных интонаций фильму, сама создавая необходимую атмосферу. Она то пристально вглядывается в страшноватые лица героев-язычников, пугаясь их вместе со зрителем, готовая отпрянуть в ужасе. То возносится в небо, будто охватывая взглядом с высоты людское копошенье и даже тихонько смеясь над их муравьиной суетой.

Но за полчаса до окончания фильма этот языческий древний мир вдруг рушится. Кончается древняя вольная сказка, словно освященная Перуном и Даждьбогом, деревянные изваяния которых с ненавистью рушит Владимир. Наступает время христианского благоденствия. Бешеные глаза Владимира вдруг наполняются слезами, когда в Корсуни он рассказывает греческому священнику о своих грехах. Нет, конечно, худа без добра — мы наконец видим совсем живого Данилу Козловского, который до этого, в отличие, кстати, от других актеров, все время словно выскальзывает из рук режиссера, не дается ему. Что-то не ладится у него с Владимиром-язычником. Может, слишком красивый. А может, Козловский вообще только Додину и дается? Хотя видно, что Кравчук с актерами работает не за страх, а за совесть — здесь и открывшийся новой, трагической гранью Игорь Петренко, и словно сошедший с картины Босха волхв-язычник Антон Адасинский, и суровый Кирилл Плетнев в роли князя Олега, и привычно загадочный в своей инфернальной мощи Максим Суханов, и молодая Александра Бортич в роли свирепой Рогнеды.

И вот приходит Владимир в Корсунь, а там — купола, купола, кресты, кресты. И надломилось что-то в этой черствой заблудшей душе. И представил себе князь, как его киевские подданные всем городом окунаются в Днепр, и наполняется душа князя благодатью, которую мы, если не врут священники, чувствуем до сих пор.

Справедливости ради: в фильме все-таки на первое место среди причин, ниспославших Владимиру христианство, ставится политическая — князю непременно надо было породниться с могущественным родом византийских императоров. Для этого он, как гласит «Повесть временных лет», взяв греческую Корсунь, принялся шантажировать императора: отдашь мне в жены свою сестру Анну — верну тебе Корсунь и приму христианство. Так оно в конечном итоге и случилось, за что теперь мы и расплачиваемся уродливым памятником в самом центре Москвы, позорным умыканием чужих территорий и прочими допотопными радостями. Вот такая Корсунь-вынь получилась.

Вторая, меньшая часть «Викинга» с просветлением князя — словно приклеенная чьей-то недоброй рукой концовка из какого-то другого фильма. Просветление князю Владимиру, конечно, идет как его врагам-печенегам — балетные пачки. И веришь в это просветление примерно так же. Темное какое-то просветление.

Политика партии сейчас требует сюсюкать с родной историей, а уж равноапостольным и пальчиком не погрози — тут же кому надо оскорбятся по всей строгости закона. «Викингу» частично удалось избежать сервильного патриотизма. Жаль, конечно, что лишь частично, но хоть так…