Сергей Никитин: «Это позорище — носить на себе клеймо шпиона»

В ноябре, в преддверии четвертой годовщины вступления в силу закона об НКО-«иностранных агентах», международная правозащитная организация Amnesty International представила доклад, анализирующий последствия этого закона в России. Завершая серию интервью о том, как выживают в России НКО, попавшие в реестр «иностранных агентах», Анна Строганова поговорила с главой московского отделения Amnesty International Сергеем Никитиным о том, для чего властям нужен этот закон и как Amnesty International борется за его отмену.

Сергей Никитин в московском офисе Amnesty International, 2 декабря 2016 года ©RFI

Какова динамика действия закона об НКО-«иностранных агентах»? Когда организации вносят в реестр Минюста, это происходит волнами или спорадически? Есть ли здесь какие-то правила, логика, связь с внешними событиями, которые происходят в России и в мире?

Логики нет. Закон вступил в силу в ноябре 2012 года, и довольно длительное время в списке «иностранных агентов» не было никого. Потом, чтобы не случилось конфуза, в него внесли никому неизвестную организацию. Дальше, учитывая поворот событий, закон был дополнен тем, что теперь это не добровольное дело общественных организаций, а Минюст наделен правом насильственно вносить НКО в реестр. Говорилось, что эти решения можно оспаривать, и вот тогда эта машина заработала. Это был 2013 год, и я помню, что энтузиазм правоохранительных органов был настолько высок, что, несмотря на то, что закон об «иностранных агентах» касается только российских организаций, мы, представительство иностранной организации, а также наши коллеги из HRW, пережили визит из прокуратуры и из налоговой инспекции. Это была демонстрация устрашения. Другой цели, кроме устрашения, я не вижу, потому что при всем желании этих уважаемых господ мы не можем стать иностранными агентами в силу того, что мы зарегистрированы как представительство иностранной организации, а в законе речь идет о российских НКО.

Применение закона зависит от регионов. В каких-то регионах прокуратура соревновалась с местным представительством министерства юстиции в деле розыска иностранных агентов, и списки пополнялись довольно бойко. В каких-то местах такая активность была не очень интенсивной, но общая картина ясна и понятна. За прошедшие четыре года (в список вошли) 150 организаций из самых разных регионов, самых разных размеров, направление работы у этих организаций разное. Системы нет. И у меня лично складывается мнение, что в регионах местные власти, зная о существовании такого закона, сами проявляют инициативу для того, чтобы показать, что и у них есть агенты, они их отлавливают, заносят в этот самый реестр.

Речь идет о преследовании организаций, которые занимаются самой разной работой. Особенно поражает, что там находятся экологические организации. При этом в самом тексте закона говорится, что организации, которые занимаются охраной природы, не будут становиться «иностранными агентами». Но закон на бумаге одно, а в жизни совсем другое. Например, в реестр «иностранных агентов» попала нижегородская экологическая организация «Дронт». Финансирование она получала, насколько я помню, от некой православной структуры, державшей свои деньги в офшоре на Кипре. Тут злая ирония, однако это не помогает, и на организацию, попавшую в «иностранные агенты», сразу наваливается дополнительное ярмо обязательств. Не всякая организация это вынесет.

Во-первых, это позорище — носить на себе клеймо шпиона. Во-вторых, ты должен предуведомлять каждое свое публичное устное выступление словами «все, что будет сказано сейчас, будет сказано представителем организации, которая исполняет функции иностранного агента». Это же должно быть запечатлено на всех печатных изданиях, которые выпускает та или иная НКО, внесенная в реестр. Дальше — дополнительная отчетность, которая совсем не облегчает жизнь бухгалтера и организации. Никто не против прозрачности, но есть же какие-то разумные пределы. Кроме того, несмотря на слова, что, дескать, этот закон не носит никакой репрессивной функции и никого не унижает, ни для кого не секрет, что государственные структуры отказываются работать с теми НКО, которые признаны «иностранными агентами». Таким образом, реальность гораздо мрачнее расписанных на бумаге перспектив. Фактически, на наш взгляд, закон направлен на то, чтобы независимые правозащитные организации удушить, заставить их замолчать и прекратить свою работу. Как альтернатива — они будут заниматься собственной защитой, а помогать людям не смогут.

Получается, что хуже всего в этой ситуации приходится маленьким региональным НКО, которые не могут себя защитить и на которых гораздо сильнее, чем в Москве, давят местные власти?

Я бы сказал, что хуже всего нашим согражданам, которые в результате этого закона лишены той помощи, которая им оказывалась со стороны этих НКО. Многие НКО были вынуждены закрыться, многие вынуждены заниматься самозащитой, соответственно, способность помогать людям в значительной степени сузилась, а порой и свелась к нулю.

Что касается того, кто попал в самую худшую ситуацию с точки зрения правозащитных организаций, то я думаю, что вы правы. Скорее всего, небольшие организации, особенно если они где-то в регионе, испытывают непростые дни: либо они закрываются, либо переходят в другую форму существования.

Есть ли хоть одна организация, которой удалось избавиться от этого статуса?

Насколько я помню, «Солдатские матери Санкт-Петербурга» «как бы» вышли из этого реестра. Кроме них из реестра был выведен ряд организаций, но опять же злая ирония заключается в том, что реестр находится на сайте Минюста и открыт для публичного просмотра. Даже если организация выходит из этого реестра, она остается в той же таблице. Просто в определенном столбце появляется запись, что организация выведена из реестра. Они сдают меньше отчетов, на них оказывается меньшее административное давление, но факт нахождения в этом самом списке — это то, что мы имеем на сегодняшний день.

НКО обращаются к вам за правовой помощью?

Мы не оказываем правовой помощи — у нас и юристов-то нет. Наша организация занимается, во-первых, исследованиями, а во-вторых, мы проводим кампании. Мы можем каким-то образом транслировать ситуацию, что немаловажно, иностранным СМИ. Благодаря тому, что мы являемся международной организацией с хорошей репутацией, и к нам прислушиваются, мы рассказываем о том, что здесь творится. Мы проводим кампанию за то, чтобы закон был в конечном счете отменен. Мы прекрасно отдаем себе отчет в том, что это не случится завтра, но тем не менее мы всегда и везде повторяли и будем повторять, что закон должен быть отменен. В этом и есть основной стержень нашей работы.

Каким образом мы будем это делать? Есть много путей, в том числе и информирование населения, обычных граждан о том, что на самом деле они теряют. Не секрет, что доступ к СМИ у НКО ограниченный. В силу сложившейся ситуации СМИ в РФ не проявляют никакого желания предоставлять трибуну НКО. Порой сами НКО не умеют рассказать о себе, потому что они не для этого создавались, их поставили в такие условия. Сейчас нет никакого общественного мнения. Люди одурманены пропагандой. Они понятия не имеют, кто такие эти некоммерческие организации и чем они занимаются. Когда критическая масса граждан об этом узнает и, рационально мысля, поймет, что от НКО есть только польза, тогда, наверное, что-то изменится.

Вы говорите, что люди не знают, что такое НКО, тем не менее, Владимир Путин в своем обращении к Федеральному посланию говорил об НКО, эту новость широко растиражировали. Он поручил снять все барьеры для развития волонтерства. Что, по-вашему, это означает? Это очередное деление на своих и чужих, на правильные НКО и на шпионов?

Мы уже были свидетелями попытки разделить НКО на хорошие и плохие. То, что говорит президент Путин, хорошо и мило, мы много хороших слов слышали. Перед ним был Медведев, который числился президентом и который вообще говорил, что свобода лучше, чем несвобода. Он также делал всяческие реверансы в сторону НКО. Будучи людьми опытными, мы с осторожностью слушаем такие сентенции. Мы их всячески приветствуем, поддерживаем, но говорим, что сказавши А, надо говорить и Б, надо предпринимать какие-то шаги.

Цитата, которую вы привели, касается волонтерства. Волонтерство определяется законом о волонтерах. Это довольно серьезный текст, и там больше ответственности, чем предоставления широты воли для тех, кто желает делать какую-то общественно-значимую работу. Иногда даже задаешься вопросом — для чего этот закон ввели, не для того ли, чтобы обуздать прыть отдельных волонтеров. 

Есть ли какой-то диалог между вами и представителями властей, обсуждение выводов той работы, которую вы ведете на протяжении последних лет? И какая-то реакция со стороны властей?

Мы передали наш доклад Михаилу Александровичу Федотову. И он даже попросил дозволения повесить его на сайте уполномоченного по правам человека, что мы с удовольствием сделаем. Мы рекомендовали при случае передать этот доклад президенту РФ. Поэтому такой диалог имеет место. Я хочу очень хорошо отозваться о совете по правам человека при президенте, особенно о его главе. Конечно, там есть не совсем конструктивные персонажи, но глава этой непростой организации, выполняющей непростую работу, Михаил Александрович Федотов старается, как может, и делает все то, что может сделать. Без него было бы еще хуже, потому что это очень важный канал для коммуникации с властями.Другой вопрос, насколько велика его способность эффективно решать проблемы. Страна гигантская, а Михаил Александрович один и совет один.

Во-вторых, у нас всегда были хорошие отношения с федеральным уполномоченным по правам человека. У меня еще не было встречи с новым, госпожой Москальковой, но с Эллой Александровной Памфиловой я давно знаком, и она мне помогала в продвижении каких-то идей.

Как правило, мы всегда стремимся общаться с российскими властями. И вот неделю назад я послал просьбу о встрече в министерство юстиции, в Россотрудничество, Генеральную прокуратуру, Следственный комитет, Михаилу Александровичу Федотову и в офис уполномоченного по правам человека, чтобы обсудить этот доклад. Ответ пришел только от Федотова и из офиса по правам человека. Но в апреле этого года у нас была встреча с представителями Генпрокуратуры. Мы попросили об этой встрече и не ожидали, что буквально через два дня нам ответят согласием. Встреча длилась часа два или три, нам все время повторяли, что теперь Генпрокуратура изменилась и «мы теперь главные правозащитники в этой стране». Мы обсудили какие-то вещи, по каким-то точкам не нашли взаимного понимания, где-то мы и они были полезно информированы, но это нормальный процесс, это как раз то, как и должно быть. Только таким образом можно решать проблему и двигаться вперед — обсуждая и дискутируя.

Последнее, что я могу отметить — у меня довольно хорошие контакты с министерством иностранных дел РФ. Там есть уполномоченный по вопросам прав человека, демократии и верховенства права Константин Долгов, с которым я неоднократно встречался и с которым у нас (происходит) обмен документами. Я посылаю ему доклады Amnesty International, которые ему могут быть интересны, он делится со мной теми публикациями, которые выходят из его офиса. У нас также есть несогласие по каким-то вопросам, но тем не менее мы уже много лет поддерживаем этот контакт. Я полагаю, что мы оба это ценим. Это тоже показатель того, что при желании есть возможность конструктивной беседы. Сожалею, что это только единичный случай, а вообще говоря, этим должны были бы заниматься практически все государственные органы.

Получается, есть какие-то проблески, связанные скорее с человеческим фактором, с личными контактами, тем не менее на общий тренд это никак не влияет, а общий тренд — скорее на усиление давления и силовых высказываний, поэтому здесь сложно связывать большие надежды с проблесками в диалоге?

Вы фактически ответили на свой вопрос. Действительно, это скорее исключение из правил, чем правило. Общая же картина совершенно отвратительная. Я недавно общался со своим коллегой, руководителем организации «Человек и закон» из города Йошкар-Ола. У них за этот год проходит десятая проверка. Это совершенно очевидная попытка их забить, заставить их заткнуться, и я сожалею, что прокуратура и другие важные институты тратят свое драгоценное время на занятие ерундой, поиски черной кошки в темной комнате, где ее нет вместо того, чтобы направить свои усилия на борьбу с преступностью в нашей стране.

То, что происходит с Amnesty International в последнее время, тоже выглядит не очень оптимистично. У вас опечатали офис, показали разгромный сюжет на НТВ.

Меня довольно часто спрашивали, какие у нас отношения с властями, и я говорил приблизительно в том же ключе, что и раньше — что контактируем, бывают редкие встречи и особого давления я не ощущал, что могла быть критика, но так и должно быть. Но в последнее время начались странные изменения — действительно было опечатывание офиса. Сколько бы мне не говорили, что это техническая ошибка, мне представляется удивительным, что вместо того, чтобы прислать человека и разобраться с бумагами, они присылают, по рассказам, пятерых с фомкой, которые взламывают дверь, вырезают замки и опечатывают — это бандитско-налетнический подход. Потом в результате двухнедельных переговоров выясняется, что ребята немного погорячились, потому что на тот момент у нас все было оплачено, более того, мы даже переплатили. В тот же день, когда нам вернули ключи, у меня было три встречи с людьми, которые себя считали журналистами с телекомпании (НТВ), которая известна своими поклепами и потоками лжи и грязи.

Почему вы согласились с ними встречаться?

Я с ними никогда не соглашаюсь (встречаться). Они мне периодически звонят по телефону, и у меня стандартный ответ — я им говорю, что даю интервью при одном условии: Алексей Земский, генеральный директор НТВ вечером выступает и говорит, что приносит свои извинения для всех НКО, которых облили грязью, за всю ту клевету, которая вылита из рупоров НТВ, и только после этого я начинаю с ними разговаривать.

В то утро я прилетел на самолете, и меня на выходе после паспортного контроля поджидали два персонажа, которые заваливали меня неумными вопросами, но я проигнорировал этих клоунов. Дальше у нас была пресс-конференция в полдень. Там было два человека (с НТВ) плюс камера. Фактически они доминировали в вопросах. Вопросы были не по существу — мы представляли наш доклад. Я все-таки сделал исключение: было бы глупым (не отвечать) и выглядело бы так, как будто бы я боюсь, поэтому я ответил на их вопросы. Собственно, мои ответы они и использовали в этом фильме, отредактировав их.

После того, как закончилась пресс-конференция, нам вернули ключи, и мы вошли в офис, 30 минут спустя те же люди, которые были на пресс-конференции, начали бить кулаками и ногами в двери — они хотели сюда войти и что-то, видимо, выяснить. Конечно, им было отказано во входе. Получается, что в течение одного дня три раза эти граждане пытались повторять свои бессмысленные вопросы, на которые я вообще-то ответил. Продолжения мы можем ожидать. Всем известны их киноэпопеи про ту или иную организацию. То, что они выпустили, ниже уровня критики. Мы будем продолжать игнорировать этих самозванцев, которые называют себя журналистами. В фильме все очень примитивно, вск свалено в кучу — там тебе и Сирия, там тебе и террористы, и чеченцы.

Что происходит с Amnesty применительно к закону об «иностранных агентах»? Вы говорили, что вас он не касается, потому что вы — представительство иностранной организации.

Для нас был придуман закон о нежелательных организациях. Отдельные доморощенные энтузиасты и активисты уже подбрасывали идеи, что Amnesty International туда надо внести. Поэтому, я думаю, есть этот дамоклов меч под названием «закон о нежелательных организациях», и теоретически можно его применять. В мои планы не входит рассказывать о способах удушения, но я хочу упомянуть, что есть закон, который тоже может коснуться многих, а именно вновь подредактированный закон о государственной измене. Мы уже были свидетелями судов в отношении людей, обвиненных в измене, но туманность формулировок (в этом законе) тоже вполне годится для того, чтобы душить дальше гражданское общество.