Процесс над Буковским: «Ему не могут простить непримиримости со злом»
Наступили времена, когда снова прозвучали слова «процесс над Буковским». Процесс идет не в СССР и не в России, а в Великобритании. Разница только в глобализации, которой умело пользуется авторитарная машина. Почему именно Буковский? Опасен ли он по-прежнему наследникам КГБ? Гелия Певзнер побывала в Кембридже слушаниях по делу бывшего советского политзаключенного и поговорила с его друзьями.
Опубликовано:
16 мая, 9:30 Слушания начинаются через полчаса. У новенького здания суда города Кембриджа уже стоят два грузовика со спутниковыми антеннами. Рядом девушка на лубутенах. Держит в одной руке микрофон, в другой — сумку «биркин». На микрофоне нет названия канала. Потом окажется, что сюжеты сделали «Россия», «Первый», «Звезда» и НТВ. Англоязычное телевидение ВВС тоже здесь, и Люк Хардинг из Guardian, высланный из России в 2011 году. Русскоязычной прессы, кроме RFI, не видно. Несколько сюжетов на русском языке появятся позже. Иногда значительно позже — три дня спустя. В некоторых крупных независимых медиа сообщений вообще не будет.
13:00 Друзья Буковского ждут в коридоре, пока пустят на слушания. Целый день на ногах. Читавшие Диккенса вспоминают «Джарндисы против Джарндисов», посмеиваются, пытаются снять напряжение. Людей мало, средний возраст за пятьдесят. Работники российского телевидения прохаживаются тут же, в том числе девушка «каблук 120 мм», вежливо обращаются к англоязычным за разъяснениями. Когда Буковского вывозят в инвалидном кресле на улицу покурить, все снова резко делятся на два лагеря. Одни с молчаливым упорством тычут камерами прямо в бывшего политзека, другие своими телами пытаются его оградить, окружить коляску.
15:00 Публику и прессу пускают в зал. Все, включая российских телевизионщиков, умещаются в крохотном отсеке, где стоит пятнадцать стульев. Тишина, судьи и адвокаты в крохотных паричках кланяются друг другу. Выступает обвинение. Напряжение растет, все вслушиваются, пытаются понять смысл юридической речи. Неужели, действительно, представитель прокуратуры просит отложить процесс? Девушка на лубутенах вынимает пудреницу и красит губы. Короткие выступления: судья, защита, снова судья. Десять минут, и слушания закончены, процесс перенесен на декабрь. Требования Буковского выполнены, он может снимать голодовку. На 26 день. Пудреница захлопывается.
«Что спецслужбы прицепились к Буковскому? Ему уже столько лет, да он и активной политикой больше не занимается», — спрашивает коллега, родившийся уже после того, как Буковского обменяли на Корвалана. Вопрос можно задать и по-другому: почему на суде не было тех, кто должен был там быть, в том числе крупные российские независимые медиа, не поместившие сообщения даже в своей новостной ленте? Или вот так: почему суд над Буковским важен нам всем, и важен именно сейчас?
Редакция RFI попросила ответить друзей и близких Буковского: бывшего политзаключенного Виктора Файнберга, сестру Буковского Ольгу, писателя Зиновия Зиника, журналистов Машу Слоним и Веру Чалидзе, главного редактора журнала «Вестник Европы» Михаила Борщевского.
Виктор Файнберг, диссидент, бывший советский политзек: «Его позиция — непримиримость ко злу. И этого ему никто не может простить. Не может слабый простить сильному»
Почему именно Буковский? Почему Володя? Почему не другие? Не из-за его взглядов. Важны не взгляды человека, а что стоит за этими взглядами. Нас объединяет непримиримость ко злу. Я не согласен с некоторыми взглядами Володи, но в самом главном я с ним абсолютно согласен. Это позиция абсолютной непримиримости ко злу. И это позиция, противоположная политической корректности. Этого ему никто не может простить. И не только Россия. Не может слабый простить сильному.
Ольга Буковская, сестра: «Буковский не только стал символом для людей, которые против системы, но он стал известен и в карательной системе, он стал для них фигурой»
А символом (противостояния) он стал в связи со своим поведением, с тем, что он сделал для этого движения, и как он себя вел. В результате он не только стал символом для людей, которые против системы, но он стал очень известен и в карательной системе. Они его все знали, он был для них фигурой, о которой они все говорили. Даже люди, которые жили в провинции и не имели с ним ничего общего. Но в этой карательной системе было известно, что есть такой Буковский, который такой «несломимый». Считали ли они его врагом и какие у них были чувства по этому поводу, я не знаю, знаю только, что его хорошо знали и он, действительно, стал символом сопротивления.
И я считаю, что эта история, которая сейчас началась, и что ему заразили компьютер, и донесли на него, и этот процесс устроили, именно потому и сделана, что он символ. У него был образ героя. Убить его, как убили Литвиненко или Березовского, им было невыгодно. Его статус героя только бы усилился. Им нужно было его запачкать, оклеветать, уничтожить его репутацию, убить именно вот этот его статус геройский.
Он совершенно свободный человек и остался непримиримым. Конечно, он им очень досаждал и мешал. Такой человека с авторитетом и с тем, что он говорит, — это серьезная неприятность
«Им очень хотелось, чтобы он обратился к президенту. А кому хотелось? Хотелось, наверное, самому президенту»
Они не могли его сломать, он для них остался кровным врагом. А в последнее время, хоть и говорят, что он ушел от всех дел, но он выступал в комиссии по Литвиненко. И вскоре после этого началась вся эта кампания против него. Они же очень мстительные люди, мелкие. Даже то, что его вдруг лишили российского паспорта… Он подал на продление, а ему сказали — «да вы и не гражданин». И все время намекали, мол, обратитесь лично к президенту, тогда все решится. Потом говорили — приезжайте к нам в российское посольство в Лондоне, мы вам поможем составить эту бумагу. Он говорил: «Да я больной человек, мне трудно ездить». — «Ну, мы сами к вам приедем и поможем вам написать это письмо». То есть им очень хотелось, чтобы он обратился к президенту. А кому хотелось? Хотелось, наверное, самому президенту, это ему было важно.
Маша Слоним, журналист: «Такой голос опасен для властей: человек победил систему»
Мне кажется, дело в том, что он снова напомнил о себе и, наверное, стал опасным для российских властей, когда он выступал на слушании по делу об убийстве Литвиненко. Он очень прямо обвинял российские власти в причастности к этому убийству, поэтому, конечно, он был опасен. Его голос очень сильный, хотя о нем, в общем-то, и на Западе немного подзабыли, и в России тоже — сколько лет прошло. При этом любой такой сильный голос опасен для властей. Я думаю, именно в тот момент они и вспомнили о том, что он представляет опасность. Человек победил систему, не согнулся, не прогнулся, абсолютно никак не был скомпрометирован. Поэтому они нашли способ, как они считают, испортить репутацию, которую за все эти годы не могли испортить, потому что репутация была абсолютно чистой.
Виктор Файнберг: «Им нужно было дискредитировать все наше движение»
Он сказал: они не убить меня хотели, я и так умираю, они хотели дискредитировать меня. Представить в самом грязном свете. Они хотели этим дискредитировать все движение за права человека, то, что было в Советском Союзе, и то, что продолжается сейчас, хоть и в очень слабой форме. Вот что им было нужно. Многие россияне не понимают этого в силу своего возраста. Их поколение не знает того, что происходило раньше, не знает, что то, что происходит сейчас, это повторение в другой форме того, что происходило тогда.
Я не знаю, какая форма более жестокая и более лицемерная. Вместо многомиллионного ГУЛАГа выбрали хорошо избранные убийства. Это, как Буковский сам говорил, отстрел. Они выбрали имя Буковского, потому что подумали, что его многие забыли, все изменилось в мире, и теперь это можно. Понимаете — это можно! Как в басне у Крылова и у Лафонтена. Когда лев ослабел, на него кидаются. Им нужно было дискредитировать наше движение, и его прошлое, и тех молодых людей, которые его продолжают в новой ситуации. И они это делают с успехом, потому что их поддерживает тот самый Запад, против которого они борются.
Зиновий Зиник, писатель: «Буковский не за freedom как общественное достояние, а за liberty — за право не поступать так, как от тебя требует общество»
Если позволить какие-то обобщения, конечно, он за права человека, конечно, он за свободы разного порядка, но он не за свободу freedom, которая понимается как некоторое социальное, общественное достояние, а он за то, что по-русски называется воля, то, что по-английски называется liberty — за право не поступать так, как от тебя требует общество. В этом смысле его роль сейчас, может быть, еще важнее, чем когда-либо, потому что мы живем во время социальных сетей, когда общественное мнение — больше чем когда-либо, в какую-либо историческую эпоху — подвержено массовым психозам. Каждый может высказывать свое мнение, кликнув, «лайкнув» все, что угодно. В результате создаются волны массового психоза, и противостоять им крайне сложно. В этом смысле Владимир Буковский — образец моральной стойкости и какой-то ориентации на местности, я бы так сказал.
Михаил Борщевский, главный редактор журнала «Вестник Европы»: Многие думают, что фигура Буковского «отзвучала»
Журналисты, вне зависимости от того, в какой направленности средств информации они работают, все-таки всегда склонны больше внимания уделять и выносить на первые полосы то, что связано с фигурами, которые звучат сегодня. Для многих, к сожалению, фигура Буковского отзвучала. Я лично с этим совершенно не согласен, я думаю, что мы будем еще неоднократно возвращаться к фигуре Буковского, Гинзбурга, Галанскова, Андрея Сахарова, Вадима Делоне и многих других людей, чья история позволила войти нашей стране хотя бы даже на относительно короткий период в эру свободы.
Ольга Буковская: В мире происходят такие вещи, с которыми он не хочет мириться
В одном интервью, которое я недавно слышала, он сказал: «Все люди говорят, что самое главное — это жизнь. Я так не считаю. Я не согласен жить при любых обстоятельствах. Если обстоятельства не подходят моей личности, то лучше не жить». Сейчас он пошел на эту голодовку, это очень опасно для жизни, но он считает, что в мире теперь происходят такие вещи, теперь уже в западном мире, с которыми он мириться не хочет.
Виктор Файнберг: Буковский знает, что нельзя искать промежуточную позицию между добром и злом, всегда зло выиграет от этого
Большие мутации произошли в мире, очень опасные для него.
Володя сказал, что сейчас они могут убивать, кого хотят. Не только адекватный ответ, но и его тень отсутствует. Они делают, что хотят. Они пользуются тем, что происходит сейчас на Западе, с его кризисом, с его усталостью, с той ситуацией, когда нужно принимать решения по поводу новой эпохи, нового подхода к политике, к экономике, к финансам. Этим пользуется старая тоталитарная машина. Она сейчас, конечно, не тоталитарная, а авторитарная, она лучше приспособилась к новой ситуации в мире, чем Запад.
То же самое было с Чемберленом. Он хотел удержать Британскую империю и пошел для этого на все. И Даладье, герой Первой мировой войны, тоже согласился, потому что ему сказали, что Франция не готова к войне. Вы знаете, как ответили перед ужасом Второй мировой войны Чемберлен и Даладье. Сейчас может быть хуже. Чтобы спасти человечество от войны, нужно противостоять ее угрозе.
Буковский понял, что политика умиротворения, которую придумал Сталин после Второй мировой войны, страшна для человечества.
Это ситуация, из которой невозможно найти выход, если люди, которые понимают, что сейчас нужно всем объединиться, не выступят единым фронтом. Те, кто разделяет основные ценности нашего времени. Люди должны объединиться везде, нет границы между Востоком и Западом, между авторитарным и тоталитарным миром, будь то Россия, Китай или Иран. Люди должны объединиться против силы, которая олицетворяет насилие, жестокость и лицемерие.
Десятки миллионов людей ходили на Западе на демонстрации и требовали мира на всех условиях. А что такое мир на всех условиях? Это капитуляция перед уничтожением. Это страшно. Буковский это понял. Их руководители и их идеологи, которым это нужно было для сохранения власти, говорили: «Не надо беспокоить советских». Володя это понял, собрал информацию, выступил против этого. За это, конечно, они не могу его простить, не могут. А самое главное, что не могут простить, — это его бескомпромиссность. Нельзя искать промежуточную позицию между добром и злом, всегда зло выиграет от этого. Вот это позиция Буковского.
Зиновий Зиник: «Его притягивает позиция одиночки, далекого от любого истеблишмента»
Я его встречал в Москве, это было в больших компаниях, как говорят, инакомыслящего порядка. По-настоящему мы встретились в 77-ом году, когда я уже был в Лондоне, а его выпустили в конце 76-го, и в 77-ом он уже попал в Лондон и приехал к своей старой подруге Маше Слоним. В тот момент я и еще одна наша общая подруга делили ее квартиру, которую она только что приобрела, в замечательном районе Хэмпстед — легендарный район, где жила вся литературная богема все последние два столетия и где жила бабушка Маши Айви Литвинов, супруга первого комиссара иностранных дел Литвинова, она была англичанкой. Так что он туда приехал, и поскольку они очень хорошо знали друг друга в Москве, то Володя там и поселился, так что мы были в одной английской коммунальной квартире. Жизнь там происходила веселая, и начиналась она с завтраков. За углом был итальянский ресторан, где мы и завтракали. Завтрак продолжался часа четыре, и говорили мы на разные темы.
Меня поразило то, что после 12-ти лет страшной жизни лагерей и психиатрических больниц, тюрьмы или политических площадных и всяких других протестов он удивительным образом увлекался разговором о моем менторе, духовном учителе по Москве, человеке совершенно неортодоксальном ни в каком смысле, авторе сотен открыток своим друзьям, бродячем философе, театральном критике Александре Асаркане и о Павле Улитине. Сейчас это легендарная фигура в мире литературе, а тогда они сидели с Асарканом в кафе и обменивались открытками, репликами, записывали разговоры и создавали жизнь, которая не имела отношение ни к советскому истеблишменту, ни к диссидентскому истеблишменту, избегая общего языка, клише в той или иной моральной окраске.
Меня поразило, что Буковского притягивала именно фигура одиночек. Его удивительная ясность ума поражала и поражает до сих пор именно позицией одиночки вне зависимости от какого-либо истеблишмента. Удивительная вещь — он друг и семейства Черчиллей, и одновременно с огромной симпатией, если не дружбой, находился в общении с Ванессой Редгрейв, троцкисткой, которая, кстати, долгое время боролась за освобождение Буковского. В России очень плохо знают британских троцкистов и считают их какими-то коммунистами, чуть ли не советскими. На самом деле они были сугубо антисоветскими, антисталинистами вне зависимости от своих левых взглядов. Буковского очень любят студенты. Это фигура, которая притягивает своей позицией индивидуализма и индивидуальности.
Маша Слоним: «Ему удавалось пошатнуть систему»
Володя, мне кажется, самый стойкий оловянный солдатик, который и при советской власти выстоял против системы, всегда побеждал, и в конце концов им пришлось от него просто избавиться, обменять на Корвалана. Были даже удачные акции, которые были невероятными в те времена, в Союзе, когда вся зона объявила голодовку под его руководством, и в конце концов они добились того, чего требовали. Это человек, который 12 лет провел в тюрьмах, лагерях и психбольницах и не сломался. Он — один из самых смелых людей, кого я знаю. Он не просто не боялся системы, этой машины. Не только не боялся, но ему даже удавалось ее каким-то образом пошатнуть — если не сломать, то, во всяком случае, чуточку заставить отступиться.
Зиновий Зиник: «Наступило время, когда снова под влиянием общественного мнения уничтожают индивидуума»
Люди забывают, где мы жили, на самом-то деле. Владимир Буковский сыграл просто беспрецедентную роль в защите прав свободы слова. Мы забываем, что Синявский и Даниэль были арестованы просто за то, что они публиковали свои произведения за границей — сейчас смешно даже выговаривать эту фразу. Буковский был одним из организаторов протеста против суда над Синявским и Даниэлем. Это человек, которого не сломила страшная машина КГБ. Говорят — знаменитый диссидент Владимир Буковский. Что значит диссидент? Это человек, который не боялся объявить голодовку в страшном лагере Пермь-36, и выиграл в результате, он добился изменения условий заключения для всех.
Это человек с совершенно мощной интуицией обращения с тиранически настроенной системой, и у него совершенно поразительный инстинкт выживания, потому что когда он объявил голодовку, это был некий безумный жест, и выяснилось, что он прав, потому что, возможно, наступило время для неких безумных жестов в ситуации, когда под влиянием какого-то общественного мнения уничтожают индивидуума.
Книга Владимира Буковского «И возвращается ветер» должна была бы быть в школьной программе, но ее там нет. Для тех, кто родился после обмена Буковского на Луиса Корвалана, воспоминания его друзей.
Виктор Файнберг: «Он первый стал бороться с карательной психиатрией»
Я не был знаком с ним в Москве. Пока я сидел, он был на воле, а когда меня освободили, он сидел. Я познакомился с ним заочно, по таким радио, как ваше. Я помню, как его мама мне сказала по телефону: напишите ему письмо, оно до него, конечно, не дойдет. Но по правилам, ему должны сказать, что-такой-то ему звонил или писал, и ему будет приятно. Так что мы познакомились только в Англии, когда его уже освободили.
Володя всегда выбирал самое главное направление борьбы. Он всегда видел самые слабые места противника и ударял по ним. Он сразу понял, что диссиденты больше не боятся идти в лагерь и тюрьму, но им страшно идти в психушки, и особенно в тюремные психушки, потому что это выбор между рабством и безумием. И на этот выбор не всякий был способен. Это самое страшное, самое жестокое, на что пошла тоталитарная власть. Володя именно за борьбу с этим получил последние двенадцать лет своего приговора.
Когда его освободили, он написал предисловие к книге Питера Редуэя. И там он написал, что это страшно для человечества, использовать психиатрию в политических целях. Он первый это сделал.
Ольга Буковская: Каждый раз, когда вспоминали какие-то события, мама говорила «Володя в это время сидел»
Он очень рано понимал всю политическую ситуацию в стране. У меня были другие интересы, и мы не были близки. Он уже в школе начал интересоваться политикой. И его делали диссидентом. Например, он написал в школе сочинение после венгерских событий, и учитель испугался, понес это сочинение в партком, так что пострадали и преподаватели этой школы, и его самого исключили.
У него был этот политический интерес и потребность протестовать, лично не участвовать во всем этом. Он пришел к этому сознанию очень рано. Наш отец был коммунистом, потом и мать вступила в партию. Они, может, не были правоверными, но нам ни о каких сомнениях не говорили. И то, что он все понял, для меня всегда было очень удивительно. Потом он стал диссидентом, начались преследования.
Он ходил на демонстрации, а я опять в этом не участвовала. Во-первых, это не в моем характере, а во-вторых, одного диссидента в семье было достаточно. Для матери это все было страшно, она боялась за него и пыталась его удержать, но это было невозможно. Это была его органическая потребность протестовать против этой системы. Потом он очень много сидел, его практически не было дома. Каждый раз, когда вспоминали какие-то события, мама говорила «Володя в это время был в психушке», «Володя сидел в лагере», «Володя сидел в Перми». То есть он практически все время находился в заключении.
Вера Чалидзе, журналист: «Я впервые услышала имя Буковского школьницей, на манифестации в защиту Галанского»
Я пришла на демонстрацию на Пушкинскую площадь — по-моему, это была демонстрация в защиту Галанскова, если я правильно помню. Там собралась совсем небольшая толпа народа и, конечно, люди глазели. Единственное, что я помню: ко мне подошел один из многих милиционер и сказал: «Ну-ка, иди домой делать уроки». Меня мама немного защитила, и я осталась на обочине, первый раз я услышала имя Владимира Буковского. Потом я стала вполне взрослой школьницей и от всех в округе я слышала, я знала, чем он занимается. Он стал моим героем. И потом я с Володей познакомилась, когда он в какой-то момент вышел и перед тем, как опять ушел в тюрьму, и с тех пор я считала себя его другом. Надеюсь, что и он считает меня своим другом. Никакие результаты никакого процесса никогда не понизят, не уничтожат моего такого невероятного к нему уважения, почтения и восхищения им и его мужеством. Потом, естественно, уже после Москвы, я встретилась с Володей в Лондоне.
Ольга Буковская: «Он один из немногих диссидентов, кто активен и на Западе»
Он включался в политическую борьбу, но, как он сам говорит, он всегда это делал из-за себя самого. Просто потому, что он органически неспособен мириться с вещами, с которыми он не согласен. И он, может быть, один из немногих диссидентов, которые и здесь, на Западе, продолжали быть политически активными. Многие, уехав оттуда, из России, или сосредоточились уже здесь на российской проблематике, или вообще перестали интересоваться (общественной жизнью). А он, конечно, будучи уже британским гражданином, знает всю здешнюю ситуацию, болеет за состояние политической и правовой системы в Англии. Он в этом отношении один из немногих.
Зиновий Зиник: «Это опыт человека, который понимает законность своего существования»
В нашей жизни в квартире у Маши Слоним был известный эпизод: когда было уже 12 часов и вся выписка кончилась, мы долго убеждали Володю, что это Англия и в 11 часов закрываются все магазины — во всяком случае, тогда это было — и спиртное в пабах после 11 часов тоже не подается. Он сказал: «Какая ерунда! Мы сейчас достанем бутылку, звоните в такси». Мы вышли, поймали черное такси, и он спросил: «Где можно купить водки?». И таксист действительно отвез нас в какой-то район неподалеку, где нам не то, чтобы из-под полы, но продали бутылку водки. Так что он знает все и из своего российского опыта, и одновременно каким-то образом становится универсальным этот опыт человека, который борется с какими-либо правилами и одновременно очень четко понимает законность своего существования.
Вера Чалидзе: «У него невероятное чувство языка»
До того, как Володя полетел в Лондон — через кого-то я узнала, я же его не видела — он учил английский язык в тюрьме, и он сказал, что выучил так много слов, но совершенно не понимает, как ими оперировать. Я никогда не забуду его прилет в Лондон — естественно, потом передавали, как его встречали в аэропорту — его первая фраза была такая изысканная, на таком английском… Он сказал: I’m delighted to be here. Любой другой сказал бы: I’m happy to be here. Он выбрал абсолютно замечательные слова. У него еще невероятное чувство языка.
Зиновий Зиник: «После 12 лет лагерей он написал в Кэмбридже диплом по нейрофизиологии»
Самое поразительное — после 12 лет сумасшедших домов, тюрем и страшных лагерей этот человек умудрился сдать без всякой помощи экзамены по высшей математике, физике и биологии и поступить в Кембридже на одну из самых сложных кафедр, а именно на нейрофизиологию. И он закончил ее с отличием. Более того, его пригласили в Америку в университет Стэнфорда — в элитнейший университет — делать докторат.
Ольга Буковская: «Врачи сказали, что он и суток не проживет»
Год назад, когда он получил это обвинение, он был очень тяжело болен. У него был эндокардит — это инфекция, при которой бактерии ему разрушали сердце. Его тогда уговорили поехать в Мюнхен для второго мнения, просто для того, чтобы его обследовали другие врачи, не английские. С английскими врачами он говорил, здесь его очень много лечили антибиотиками, которые разрушили ему почки и совершенно не помогали ему от сердца. Он уже смирился с тем, что ему конец. Вот он поехал туда на второе мнение, и там ему стало настолько хуже, что врачи сказали — немедленно оперировать, или он и суток не проживет. Я провела с ним последнюю ночь перед операцией.
Он действительно умирал. Операция была тяжелейшая, она длилась 9 часов — ему заменили два основных сердечных клапана, в третий вставили искусственное кольцо. После операции отказывали все остальные органы. Потом он провел три месяца в больнице и три недели в реабилитации. Врачи говорили, что они считают чудом то, что с ним произошло. По поводу сердца они говорили, что были уверены сразу после операции, что все прошло хорошо, но его общее состояние было такое тяжелое и весь организм такой разрушенный, что тут они засомневались, что сумеют его вытащить. Много недель после операции говорили, что он еще не переступил через барьер и опасность для жизни еще есть.
Дня через три или четыре после того, как он проснулся, я ему читала наизусть из Евгения Онегина. Он еще говорить не мог, у него была трубка в горле, и он на дыхательной машине еще месяц висел. Но когда я ошибалась или забывала какую-то строку, говорила неправильно, перескакивала, он качал головой, то есть он помнил и мог бы меня поправить. После этого он приехал домой в очень тяжелом состоянии и до сих пор он очень слаб, и почки до сих пор не в порядке.
Михаил Борщевский: «Дай Бог ему здоровья»
В начале 90-го года я был приглашен в Тринити-колледж Кембриджа провести пару семинаров. Тема России, тема перестройки в начале 90-го года была здесь безумно актуальной. И меня пригласили затем выступить на заседании клуба, где были профессора, студенты разных колледжей. Тема моего выступления была «Против горбимании» — в тот момент я принадлежал к числу его критиков. На этом заседании присутствовал Буковский, который сидел в первом ряду и кивал, улыбаясь и глядя на меня. Потом он подошел ко мне, представился. Я сказал ему: «Да, я, конечно, знал вас по фотографиям, и вы были одним из наших героев». Так мы познакомились. Потом он пригласил меня в гости. Мы говорили о многом: об истории, о людях.
Я помню, когда президент Ельцин вернул ему гражданство, и Володя приехал и получил разрешение работать в архивах КГБ, он открыл целый ряд арестных дел, сделал их копии. Владимир Константинович очень рано понял, что движение России по пути демократии сильно затормозилось и практически остановилось или остановится скоро. Это и произошло в 94-ом году, когда началась Первая чеченская война. Ему и целому ряду людей тогда стало ясно, что будущее демократии в России находится под большой угрозой, мягко говоря, потому что Россия еще не успела встать на твердые рельсы, еще недостаточно большая часть населения понимала, что на самом деле произошло, как и почему.
Потом произошли разнообразные достаточно трагические события, в том числе важные для жизни страны, такие, как убийство моей бывшей жены Галины Васильевны Старовойтовой. Потом мы стали с ним встречаться чаще на разных похоронах, в том числе на похоронах Литвиненко.
Я знаю Буковского больше четверти века, и это замечательный человек — очень открытый, абсолютно искренний и совершенно смелый. Он ничего не боится, особенно сейчас. Он вообще никогда ничего не боялся, а сейчас он прямо сказал: «Да как можно бояться того, что неизбежно?». Он это сказал, отвечая на вопросы английского журналиста. Сейчас он бьется за свое честное имя. Я разделяю ту точку зрения, что он безусловно стал объектом провокации, это было довольно легко сделать. Кто автор этой провокации, мы, разумеется, не знаем. Но сейчас меня больше всего огорчает то, что здешняя юридическая система довольно бездумно отнеслась к тому расследованию, которое должно было быть проведено, прежде чем оглашать всему миру вину — тут явно была нарушена презумпция невиновности.
Мне кажется, что его иск к этой системе о клевете оправдан. Я надеюсь, что его здоровью не повредила 26-дневная голодовка. Дай бог ему здоровья.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться