Кинособытие: «Бергман» — последний из первых

В России, после Франции и Скандинавии, выходит фильм «Бергман» актрисы и режиссера Яне Магнуссон, премьера которого состоялась недавно на Каннском кинофестивале.

Афиша фильма «Бергман» kinopoisk.ru

Про Ингмара Бергмана снято много документальных фильмов. Картина актрисы и режиссера Яне Магнуссон, презентованная на последнем Каннском фестивале (в оригинале у нее подзаголовок «Год и жизнь»), отличается от них тем, что водоворотом заверчена вокруг 1957 года.

Это был кризисный год: Бергман из-за нервных расстройств на три недели угодил в больницу. Из-за них он не мог спать: они отдавались жестокими желудочными болями. Но именно в этом году Бергман преодолел себя, став истинным Бергманом, снявшим «Седьмую печать» и «Земляничную поляну». Вообще-то считается, что авторское кино Бергман снимал уже с начала 1950-х, но именно отталкиваясь от 1957-го (вот вам «Год и жизнь») Магнуссон исследует судьбу Бергмана: от детских лет до итогового шедевра «Фанни и Александр».

Не стану пересказывать фильм. В нем много традиционного, при этом важен весь видеоряд. Заметьте, какую странно идиотскую фразу произносит фон Триер. Впервые, уважая его, подумал о том, как важно для него выпендриться. Смерть Бергмана потрясла меня еще и потому, что он умер 30 июля 2007-го, день в день с Микеланджело Антониони. Два последних гранда первого века кино (а их по гамбургскому счету от силы десять) умерли в один день с разницей в несколько часов. Вот и утверждайте после этого, что мир рационален и подчинен законам физики.

Трейлер фильма «Бергман» Яне Магнуссон

Про Антониони после его смерти мне было писать легче. Хотя люблю его больше. В случае с Бергманом сложнее избежать пафоса. Но, возможно, это тот исключительный случай, когда пафос уместен. Не потому, что «Оскаров» у него больше, чем у кого бы то ни было (если не ошибаюсь, его фильмы получили восемь «Оскаров», хотя всегда почему-то говорят будто четыре, и еще одиннадцать номинаций на них. А кроме того, несчитанное, тут я сбился, количество наград Каннского фестиваля). А потому, что какие восторженные слова о нем ни напиши, все будет правдой.

Последний великий — наряду опять-таки с Антониони — режиссер мирового кино? Безусловно. Режиссер № 1 всех времен (хотя бы по количеству истинно великих картин)? Возможно. Причем потрясают именно его фильмы, а не их пересказ (как в случае с большинством иных режиссеров). Пересказываешь Бергмана, «Седьмую» ли «печать», «Земляничную поляну», «Лицо», «Источник», «Молчание», «Персону», «Шепоты и крик», и получается семейно-психологическая скука. Это естественно, ведь и Чехов в пересказе скучен, который Бергману, безусловно, брат.

Между тем, никто так больше про человека, семейные психозы, отчаяние, про мечты о небе в алмазах, про себя и Бога, Бога и секс, секс и культуру, гибель под натиском природы, саморефлексии и плоти так больше не снимал и не снимет. Разве что Вуди Аллен, который тот же Бергман, но самоироничный.

Удивительно и то, что Бергман — редкий великий, кто сумел сберечь талант. Антониони снял свой последний гениальный фильм «Профессия: репортер» в 1975 году, а потом лучше бы не снимал. Его судьбу повторили Феллини и Куросава (отдельная тема — Кубрик). Бергман, в отличие от других бессмертных, совершил безумнейший поступок. Он завершил свою кинокарьеру на пике. В 1982-м, сняв фильм «Фанни и Александр», он заставил себя остановиться.

Что дало ему такую силу? Вопрос интересный. Вероятно, усталость от людей, которых он исследовал постоянно: не зря последние два десятилетия он провел отчасти в отшельничестве на острове Форё. Вероятно, усталость от профессии: все-таки к 1982-му за его плечами было 50 фильмов. Вероятно, осознание того, что он не порвал с профессией окончательно: Бергман продолжал ставить спектакли и телефильмы, похожие на телепостановки. Его «В присутствии клоуна» с новыми и старыми фирменными актерами от Эрланда Йозефсона до Петера Стормаре и Перниллы Аугуст вошло в официальную программу Каннского фестиваля 1998 года. Эта картина про экс-пациентов сумасшедшего дома, которые в 1925 году, когда еще продолжалась эпоха «Великого немого», изобрели «звучащий кинематограф», так была охарактеризована главой Каннского фестиваля Жилем Жакобом: «Если бы фильм Бергмана был в конкурсе, другим конкурсантам этого года было бы нечего ловить».

Вероятно, он ушел из профессии еще и потому, что знал: он породил плеяду последователей и подражателей, которые мешают ему оставаться свободным. Подражателей прозвали «бергманоидами». Впрочем, термин «бергманоиды» употребляют и по отношению к соратникам Бергмана вообще. Ни у кого из режиссеров не было такого количества звездных соратников. Кто там у Феллини? Мазина и Мастроянни? У Бергмана: Макс фон Сюдов, Лив Ульман, Свен Нюквист, Ингрид Тулин, Биби Андерсон, Харриет Андерсон, Эрланд Йозефсон. Даже великая однофамилица Ингрид Бергман — и та снялась у него в легендарной «Осенней сонате».

Возможно, на его давний уход из профессии повлияло и то, что он как никто претворял в творчество собственные переживания и опыты. После пяти жен, среди которых ни одна не относилась к его примам-актрисам, романов со всеми примами, девяти детей (в том числе и от отдельных прим), после того, как пятеро детей (Даниэль, Анна, Ева, Матс, Линн) ушли в актеры-режиссеры, он, вероятно, решил, что додумал почти все, что мог и хотел, а что недодумал — на том надо поставить точку.

Похоже, истинную силу Бергману во все времена придавала именно невероятная, недоступная коллегам саморефлекcия. Он был режиссером с удивительным талантом, обычно не присущим людям его профессии. Он был по отношению к себе трезвым критиком. Он не спускал себе, как не спускал своим героям — и выносил свои оценки на бумагу, не думая о выходе поучительных автобиографических книг. Впрочем, книги из его саморефлексий все равно получались. И это литература, сравнимая по таланту с его фильмами.

Моему московскому поколению начала 1990-х повезло. Оно регулярно смотрело его фильмы от первого до последнего в уничтоженном нашими фашистами Музее кино. Его мемуары под названием «Картины» были напечатаны в журнале «Искусство кино». Тогда-то я задумался о странно-уникальном значении Швеции для мировой культуры. Конечно, писатель и режиссер Ингмар Бергман мог появиться только там. Астрид Линдгрен со всеми своими Карлсонами и Эмилями из Лённеберги — исключительно тамошняя тоже.

Швеция (наряду со Швейцарией) — самая добропорядочная страна Европы. Не воевала почти два столетия — с тех пор, как сначала уступила России Финляндию, а затем, в ходе наполеоновских войн, получила в награду Норвегию. Не переживала революций, голода, никаких социальных катаклизмов. Но если Швейцария стоит на перекрестье европейских дорог, то Швеция (к тому же) страна провинциальная, окраинная, замкнутая на себе. Шведы-яппи зародились лишь в 1960-70-е. Большинство населения сидит по хуторам и маленьким городкам. Стокгольм далек так же, как и Нью-Йорк: родители некогда знаменитого теннисиста-миллионера Стефана Эдберга впервые поехали в Стокгольм, лишь когда их сын стал мировой звездой. Люди абсолютно свободны от социальной или политической рефлексии, зато знают, что такое корни, традиции, семейные древа.

Поэтому, как никакие другие европейцы, шведы замкнуты, болезненно замкнуты на понятиях «дом», «семья», «мать», «отец», «брат», «сестра», «Бог», «брак», «любовь», «смерть». Весь смысл жизни — через Бога и семью. Все трагедии — во взаимоотношениях с Богом и семьей. Беспредельность мира, космизм — в семье. Семья как планета. Семья как черная дыра. Где еще создавались произведения, посвященные, к примеру, нервным страшным взаимоотношениям сестер — их похожести, взаимоотражению, их ненависти друг к другу? Кого еще постоянно мучили кошмары из супружеской жизни? Да Бергмана — кого же еще. Того самого Бергмана, который по сути делал фильмы исключительно про самого себя. Вырывался, сомневался. Был эгоистом. Стыдился эгоизма.

У Астрид Линдгрен — тоже все через семью. Романтика у Линдгрен — в освобождении мальчика (девочки) от семьи, в том, что рядом есть некто (странный, сказочный: Пеппи, Карлсон), благодаря кому стены ломаются, двери отворяются, заборы опрокидываются, а родительский авторитет — несет убыток.

Занятно, что провинциальная Россия была примерно такой же. Не случись войн и пришедшей из столиц русской революции, две окраины Европы (Швеция и Россия) оказались бы в XX веке во многом схожи. Не где-нибудь, а именно в русской литературе XIX века можно найти аналогии творениям Бергмана — в той литературе, которая живописала (и обличала) провинцию, драмы за высокими заборами, трагедии в скрытых от чужого взора гостиных. Принято считать, что Бергман — родственник Чехова. Но ближе всего Бергману — Островский. Причем в «Грозе». Островский — это Бергман вчера. Разница лишь в том, что Бергман читал Фрейда, был знаком с философией экзистенциалистов и имел иные представления о табу.