«В этой стране чихнешь — и уже опасно». Три истории правозащитников из Узбекистана
Права человека для Узбекистана всегда были болезненной темой. Сразу с приобретением независимости в стране установилась жесткая диктатура Ислама Каримова, правившего страной до самой смерти в 2016 году. Ему на смену пришел Шавкат Мирзиёев, первые годы правления которого многие называли «оттепелью». Однако спустя семь лет у власти демократизации страны так и не произошло. В Узбекистане по-прежнему нет политической конкуренции, реального разделения властей, немногочисленные независимые СМИ работают в условиях цензуры или самоцензуры, на гражданских активистов и правозащитников оказывается давление. Специальный корреспондент RFI Сергей Дмитриев поговорил с тремя узбекскими правозащитниками о том, как изменилась страна за последние годы.
Опубликовано:
«За годы независимости в Узбекистане построен прочный фундамент национальной государственности, обеспечения принципов верховенства закона и прав человека, его жизни, свободы, чести и достоинства. […] Защита и соблюдение прав человека в Узбекистане является одним из приоритетов государственной политики; сформировано законодательство в сфере прав человека; созданы институциональные механизмы обеспечения прав человека; реализуется образование и просвещение в области прав человека», — следует из информации, размещенной на главной странице сайта Национального центра Узбекистана по правам человека.
О прогрессе Узбекистана говорил и верховный комиссар ООН по правам человека Фолькер Тюрк, выступая в Ташкенте по итогам трехдневного визита в марте 2023 года. «За минувшие шесть лет в Узбекистане произошли реформы, улучшившие ситуацию в сфере прав человека», — говорится на сайте ООН. В ходе визита Тюрк встретился с президентом Шавкатом Мирзиеевым и с правозащитниками. «За последние шесть лет в стране проделана большая работа, и я глубоко признателен президенту за его решимость ставить во главу угла права человека. Но мы не должны забывать, что продвижение прав человека — это процесс, который никогда не заканчивается», — напомнил верховный комиссар.
Менее оптимистично звучит ежегодный отчет международной правозащитной организации Amnesty International о ситуации с правами человека в Узбекистане. По итогам 2021 года Amnesty указывала на «жесткие ограничения прав на свободу выражения мнений, объединений и мирных собраний», и «повсеместный характер насилия над женщинами», однако признавала «большой прогресс с искоренением принудительного труда в хлопководстве» и «некоторые гарантии неприменения пыток».
В отчете за 2022 год речь идет о жестком подавлении протестов в Каракалпакстане и политически мотивированном суде над 22 предполагаемыми лидерами этих протестов. «Благодаря законодательным реформам стало возможным большее участие гражданского общества в обсуждении государственной политики, однако государство по-прежнему жестко контролирует свободу выражения мнений, объединений и мирных собраний. Дискриминационные гендерные стереотипы мешали женщинам, девочкам и ЛГБТИ получать защиту от насилия и затрудняли им доступ к правосудию», — говорится в докладе Amnesty.
Специальный корреспондент Русской службы RFI встретился в Узбекистане с тремя правозащитниками и записал их истории о взаимоотношениях с властью, специфике гражданского активизма и защиты прав человека, а также о том, почему Узбекистану еще далеко до демократического, правового государства.
Тимур Карпов, фотограф, Ташкент: «Власти могут с тобой сделать все, что угодно, и никто тебя не защитит»
Тимур Карпов — мультимедийный журналист и фотограф из Узбекистана, работающий в сфере документалистики и прав человека. Его расследования посвящены среди прочего принудительному труду на хлопковых полях в Узбекистане. За свою деятельность он не раз подвергался давлению со стороны властей. В 2020 году Тимур Карпов создал арт-пространство «139 Documentary Center», место, которое объединило художников, журналистов, правозащитников. О деятельности центра и реакции на него властей Карпов рассказал Русской службе RFI.
О центре
«139 Documentary Center — это такой симбиоз между пространством для правозащитников, активистов, журналистов, художников, исследователей, музыкантов, чтобы у них было место для коллаборации, взаимодействия, общения, чтобы у них, грубо говоря, был какой-то дом. Мы преимущество занимаемся документалистикой: документальное кино, фотография, очень много работаем с общественной памятью, историей.
У нас есть библиотека, в ней представлены книги по разной тематике — от наших центральноазиатских дел до современного искусства, документальной фотографии, кино, философии, социологии, антропологии. Библиотека очень активно пополняется. Мы не так давно ее начали собирать. И, конечно же, наша сувенирная лавка с мерчем, которая тоже нам помогает, немножко поддерживает наши штаны, скажем так. Помимо всего прочего, мы не пытаемся быть такими высоколобыми и проводим огромное количество мероприятий — и семейных, и для детей, и ярмарки, и свопы разные, концерты — все подряд.
Я всегда мечтал о таком месте. Мне всегда не хватало комьюнити, не хватало места, куда можно было прийти, с кем-то встретиться, пообщаться, чтобы потом обсудить, просто выпить где-то. И в 2019 году так сложилось, что я начал активно друзьям всем говорить, заражать их этой идеей. И повезло, что у меня были и есть единомышленники. Взяли в итоге 200 квадратных метров в аренду, просто здесь мимо проходил и случайно увидел это помещение. Мы прямо перед пандемией, в феврале 2020 года открылись, но не успели поработать, как сразу же закрылись. Как и весь мир. Но выжили и работаем дальше».
О хлопке
«Наша последняя выставка „пахта“ (с узбекского — „хлопок“) — это как раз яркий пример, как у нас все сошлось вместе: исследовательская работа, правозащитная активность, современное искусство, документалистика, кино — все сошлось воедино. У нас было 12 художников. И в этой нашей выставке мы пытались проследить историю появления хлопка в Центральной Азии, потому что хлопок здесь не эндемик, он никогда не рос в Центральной Азии. Мы начали с колонизации Центральной Азии, потом — советское время и идеологизация этого хлопка, потом — 90-е и то, что сейчас происходит.
Узбекистан, вы сами знаете, ассоциируется с хлопковой индустрией и, в частности, с принудительным трудом и эксплуатацией детского труда. Системно детский труд еще в 2015 году при [первом президенте Узбекистана Исламе] Каримове был отменен. С принудительным трудом такая же история. Но ситуация неоднозначная: с одной стороны, вроде бы мы его победили, вроде бы больше нет системы принудительного труда. Но, в то же время, у нас недостаточно активистов, исследователей, правозащитников, которые продолжают заниматься мониторингом. Они не покрывают весь Узбекистан. Журналисты про эту тему тоже уже забыли давно. Но каждый год все равно появляются данные о системных нарушениях».
Об отношениях с властью
«Честно говоря, я вообще не думал, что с кем-то надо договариваться. Я подумал: я разве делаю что-то незаконное? И до сих пор у меня не было никаких разговоров с властями, вообще никогда за эти три года. С какими-то отдельными государственными институциями мы, конечно, работали, сотрудничали, но сказать, что кто-то из власти пришел и нам угрожал… Да, были мелкие случаи и локальные, но я их не беру в расчет. Но — очень важный момент — у нас есть куратор из спецслужб, он к нам время от времени приходит, играет в „хорошего полицейского“, задает вопросы, смотрит, не комментирует сильно, просто хочет быть в курсе дел.
И даже когда у нас была очень мощная выставка, посвященная войне в Украине, и у нас было большое граффити „русский военный корабль иди на хуй“, нам никто ничего не сказал. Может быть, потому что это было сразу, когда война началась, и они не знали еще, как реагировать. Так что я просто брал и делал, и ни о чем не думал. Мне было, конечно, страшно, каждый день страшно, потому что, действительно, у нас репрессивное государство. Но оно таким было уже тысячу лет и так и остается. Здесь никогда не было лучше. Здесь всегда исторически было очень плохо. Исторически люди всегда уезжали в поисках лучшего будущего».
Об «оттепели» Мирзиёева
«Я, честно говоря, почувствовал эту надежду на перемены, на “оттепель” в 2016 году, но это чувство очень быстро убили. Его убили уже в 2017-м. Да, туристам при Мирзиёеве стало гораздо проще, потому что отменили визы. Журналистам — нет, правозащитникам — нет, активистам — вообще нет. У нас сажают, по-прежнему, блогеров, у нас, по-прежнему, огромная куча политических дел, у нас были в прошлом году Каракалпакские события. Все сильно забывают о том, сколько ужаса продолжает происходить. Поэтому, сказать, что здесь что-то меняется — это большое заблуждение. Системно ничего не поменялось. Это те же самые люди, которые были в советское время. Ничего лучше они не делают.
Я голосовать ни разу в жизни не ходил. Зачем? Мы даже не знаем, кто эти кандидаты такие. Мы об этих людях всегда узнаем, когда выборы происходят. Все эти чиновники, политики, они — не публичные люди. На всю страну несколько публичных персон, которые делают вид хороших чиновников, “слуг народа”. И про них пишут: “о, как здорово — дерево посадил!” или высказался на какую-то острую тему, позволил себе публично критиковать какие-то отдельные части власти, но никогда — президента. Президент у нас — это табу. В этой стране есть несколько табу — это религия, президент и ЛГБТ. Вот три темы, на которые никто и никогда не имеет права разговаривать. Это прямо железобетонно. Что-то ты на эту тему выскажешь, тебе прилетит сразу. Все эти правила знают прекрасно».
О страхе
«В этой стране все опасно, абсолютно все опасно. Вы знаете, тут чихнешь, и уже опасно. Если ты в “фейсбуке” что-то не то написал, в “инстаграм” фотографию какую-то не ту опубликовал, уже сидишь и боишься. Ну, а что делать? Ну да, мы все боимся здесь поголовно. Я точно так же боюсь всего на свете, потому что власти могут с тобой сделать буквально все, что угодно, безнаказанно. И никто тебя не защитит. Ты будешь абсолютно один. Никто и ничто тебе не поможет. Просто если они захотят тебя убить, посадить, в ничто превратить твою жизнь, им это ничего не стоит. Любой человек, совершенно любой, всегда может попасть под раздачу. От этого никто не застрахован. Поэтому молчать нелогично. Так я хотя бы буду говорить.
Поэтому вы про нас обязательно напишите, потому что чем больше вы про нас пишите, тем больше шансов, что нас не закроют. Наши власти все равно пытаются усидеть на нескольких стульях одновременно. И надо отдать должное, что, действительно, эта наша народная, совершенно узбекская черта — усидеть на двух стульях — нашими властями очень отточена и хорошо практикуется. Они пытаются поддерживать это состояние неопределенности — между Россией, Западом. И пока это существует, будет оставаться какое-то пространство для работы исследователей, журналистов, правозащитников. А как только наступит определенность, надо будет стремительно отсюда бежать».
Дилфуза Куролова, юрист, Ташкент: «То, что мы сейчас с вами разговариваем — это заслуга Мирзиёева. Раньше вы бы про меня даже не знали»
Юрист в области прав человека Дилфуза Куролова занимается вопросами гендерного равенства и развития гражданского общества в Узбекистане, в составе рабочей группы при Сенате Олий Мажлис участвовала в разработке законопроекта о защите детей и женщин от сексуализированных преступлений, с 2019 года предоставляет бесплатные юридические консультации населению через социальные сети. Русская служба RFI поговорила с Куроловой о проблемах гендерного неравенства в Узбекистане и о том, почему принятие прогрессивных законов не всегда является гарантией защиты гражданских прав.
О себе
«Я в социальных сетях просто предоставляю бесплатные консультации, в основном — это социальные проблемы, связанные с домашним насилием, с разводами, опекунством над детьми, раздел имущества, трудовые правоотношения, сексуальные домогательства. Очень редко бывает, что бы жертвы обращались в МВД по вопросам домогательства или насилия из-за различных причин. Но я на этом не специализируюсь, не стараюсь работать с криминалом, хотя у меня специализация именно уголовное право, но мне все-таки интересны гражданские правоотношения».
О либерализации системы
«Отличия [с временами Каримова] разительны. То, что мы сейчас с вами разговариваем — это все политика Мирзиёева. До этого я бы с вами даже не разговаривала. Это первое. Во-вторых, вы бы даже обо мне не знали. Скорее всего, я в социальных сетях даже не писала бы ничего. В-третьих, скорее всего, здесь сидел бы человек и записывал бы это все. Или, наоборот, когда бы мы с вами попрощались, меня бы вызвали в СГБ и сказали: „ну-ка, пиши объяснительную: с кем, зачем встречалась?“ То есть раньше такие были условия, что никто даже не встречался бы с вами. А сейчас этого нет.
После 2016 года, мне кажется, у нас и в экономическом плане изменения произошли в лучшую сторону. Раньше поменять деньги было практически невозможно, вы должны были пойти на черный рынок и в черную менять, карточки практически не работали, банкоматы не работали. Сейчас в этом плане никаких проблем — все везде работает. Вы можете онлайн-системами оплачивать, курс одинаковый, ведение бизнеса стало легче. Вы по городу пройдетесь и увидите, сколько много кафешек открылось, рестораны на каждом шагу. Очень много туристов стало, все гостиницы переполнены, но инфраструктуры мало, мы не успеваем за потоком. Но сервис улучшился в сто раз».
О правах человека
«В сфере прав человека [ситуация] стала намного лучше. Статус адвокатов начинают поднимать. Суды стали более открытыми. Тюрьма “Жаслык” — самая страшная была в Узбекистане — закрылась. Это такая тюрьма была, куда попадешь и все, можешь на себе крест поставить, оттуда никто не выходил. Пыток в тюрьмах стало меньше, но больше стало пыток при задержаниях и арестах. Это такая системная проблема, на которую нужно обращать внимание. Но то, что об этом говорят — это уже хорошо. Появился национальный превентивный механизм при омбудсмене, который занимается мониторингом пыток в стране.
Международное право начало как-то внедряться. Конвенцию о правах лиц с инвалидностью мы ратифицировали в 2021 году. Недавно был принят закон о домашнем насилии, теперь оно криминализировано. Сейчас мы пятая страна в СНГ, где это было принято. Теперь большая задача состоит в том, чтобы это вообще имплементировать и чтобы реально суды были чувствительны к этим вопросам.
Так что прогресс большой, но, опять-таки, для правозащитника, я думаю, принятие закона — это еще ничего не значит. Я всегда говорю, что мы еще его не имплементировали, у нас нет еще кейсов, которыми мы можем похвастаться, что, например, женщина пошла, обратилась, ее спасли, ей помогли. У нас все еще остаются вопросы социального давления. У нас все еще есть “примирения”. Даже если женщина пошла и заявила, она может отозвать это заявление. Тогда дело закрывается без наказания. То есть еще остаются проблемы. Мне кажется, нам уже дальше надо в этом направлении идти, расслабляться нельзя».
Об ограничениях
«Свобода религии, свобода слова сейчас стали более реальными, ощутимыми. Раньше были заблокированы некоторые социальные сети, сейчас они открыты, вы можете пользоваться ими без проблем. Но все еще, во-первых, есть проблема самоцензуры, люди боятся какие-то вещи говорить. Даже я, например, знаю, где мой лимит. Второе — табуированные темы еще существуют — никто не говорит о них, но все знают. Это как такие неписаные правила игры.
Гражданское общество стало делать интересные проекты. Некоторые правозащитники даже зарегистрировали свои НКО. Но в 2019 году Кабинет министров принял постановление, что если НКО получает грант больше 420 долларов, то надо получать разрешение у Минюста. Потом приняли другое постановление в 2022 году, что теперь надо еще “национального партнера” иметь, например, какое-то министерство или другой госорган, который должен утвердить этот проект на грант. Все это ставит НКО в очень затруднительное положение, и международные доноры иногда не идут на уступки, особенно, когда это касается глобальных проектов.
Поэтому двоякое ощущение. Я это представляю себе как зонтик такой красивый, яркий, но когда ты открываешь, то видишь, что все равно есть дырочка, и где-то вода капает».
О выборах и будущем Узбекистана
«Я вижу, что многие не ходят голосовать, потому что ответы уже известны. Мне кажется, как только в прошлом году конституционную реформу объявили, все поняли, к чему это идет. Переписать Конституцию — это значит “обнуление сроков” и дальше можете сами догадаться. Но я считаю, что нужно голосовать по двум причинам. Первая — потому что я женщина. Суфражистки за это боролись 100 лет тому назад. Я не могу, не имею права не пойти на голосование. Во-вторых, чтобы мой голос не использовался, чтобы его не отдали какому-то другому кандидату.
Когда были прошлые парламентские выборы и со мной встречались журналисты из Le Monde, тогда я сказала: “свое мнение скажу в 2026 году”. К сожалению, 2026 год не настал. Он стал 2023-м. Это говорит о многом. Каримова, когда мы выбирали в 2015 году, у него тоже по Конституции был только второй срок. И мой университет, кафедра конституционного права каждый раз писала отмазки, почему в течение 25 лет он баллотируется во второй раз. Каждый раз как первый раз.
Но сейчас все-таки век интернета, к тому же он [Мирзиёев] сам экономист и очень [беспокоится] за то, чтобы было много инвестиций и развития в стране. Также, мне кажется он переживает за свой авторитет и свою репутацию, как внутри страны, так и на глобальном уровне. Я надеюсь, что это будет таким сдерживающим фактором, чтобы мы не откатились назад. Я верю в то, что это две разных личности, две эпохи».
Азимбай Атаниязов, правозащитник, Нукус: «Основная проблема — отсутствие справедливости»
Азимбай Атаниязов — правозащитник из Каракалпакстана, руководитель инициативной группы «Чирок» (с узбекского «свет»). Атаниязов занимается правами фермеров и частных предпринимателей. Он трижды пытался зарегистрировать свою правозащитную организацию, но каждый раз получал либо отказ, либо отписки от властей. Русская служба RFI поговорила с Атаниязовым о специфике суверенной республики Каракалпакстан, которую год назад охватили массовые протесты из-за конституционной реформы Мирзиёева.
О Каракалпакстане и протестах
«Тюркские народы Центральной Азии вообще не сильно отличаются друг от друга — обычаи одни, религия одна, течение в религии тоже одно. Узбеки, казахи, туркмены, кыргызы, каракалпаки — „корень“ всех этих народов один — это тюркский народ. В основном, по диалекту отличаются, но друг друга хорошо понимают. Азербайджанца я тоже хорошо пойму, если пробуду там неделю, могу спокойно разговаривать. А народы Центральной Азии настолько близки, что без переводчика поймем друг друга. Обычаи тоже: свадьбы одинаковые, погребения одинаковые. Что там еще? Ну, одежда может отличаться, орнаменты, головные уборы и так далее.
Для Каракалпакстана символически важен этот суверенитет, особенно для молодежи. А Ташкент, в свою очередь, опасается, что Каракалпакстан [в случае обретения реального суверенитета] окажется под влиянием других сильных держав, России или Казахстана. И когда были „июльские события“, люди, на первый взгляд, вышли из-за того, что им сказали: „нас хотят превратить в область Узбекистана“. Однако основная причина общая по всему Узбекистану — это недовольство правительством. По всей стране ситуация одинаковая. И отношение народа к правительству одинаковое. Уровень жизни в Каракалпакстане только отличается от остального Узбекистана. Зарплаты меньше.
Когда начались протесты, я в дороге был, приехал только вечером. Интернета не было. Стрельба началась 2 июля после обеда. Я приехал домой и ночью, и на следующий день старался выйти в центр города, но не получилось. Телеграм и интернет везде отключили. В последствии, мы в течение нескольких месяцев старались собрать информацию, узнать, сколько именно было погибших. Насчитали 21 человек — и то без имен, без фамилий. Точную цифру никто не знает. Потому что люди боятся говорить даже своим близким, даже между собой, сколько человек именно умерли. Вот, в последнем расследовании [правозащитника „Мемориала“ Виталия] Пономарева говорится, что 34 человека погибли. Вполне может быть».
О власти
«Постсоветские республики никогда не видели настоящих выборов. Это как при Советском Союзе был тоталитарный режим, потом авторитарные режимы стали. В Узбекистане пять партий, если не ошибаюсь, но между ними нет никакой разницы. Между ними нет никакой борьбы за власть. Депутаты слабые, они назначаются, а не выбираются. Вот это проблема. Недовольство правительством, отсутствие правосудия, отсутствие справедливости в отношениях между властью и народом — это общие проблемы для всего Узбекистана. Нет разделения властей. Формально есть по Конституции три ветви власти, но все диктует исполнительная власть. Судебная власть тоже подчинена исполнительной власти.
В сравнении с каримовскими временами сейчас есть улучшения. Мы уже забыли какой кошмар тогда был. Хотя, по-прежнему, есть жесткий контроль со стороны правоохранительных органов за теми, кто виден в социальных сетях, кто активен в плане поддержки сепаратизма и так далее. Вот за ними есть сильное наблюдение, есть давление на них. Потому что других методов работы у правительства нет, других навыков нет. Очень низкий уровень опыта и знаний у милиции, не умеют работать с людьми».
О фермерах и предпринимателях
«Основная проблема — отсутствие справедливости, отсутствие свобод, например, свободы предпринимательства. Нет ни одной независимой организации, которая бы защищала права предпринимателей и фермеров. Фермеры абсолютно не свободны до сих пор. При Советском Союзе не были свободны, при первом президенте не были свободны и сейчас не свободны: что сажать, когда сажать, сколько продавать, куда продавать. Очень много поступает жалоб на диктат над ними со стороны хокиматов (местные администрации). Если хоким захочет отнять землю и передать другому фермеру, ему это очень просто сделать — найдет какой-нибудь там недостаток — у кого нет ошибок — и по любому поводу можно отобрать землю. Фермеры все повязаны кредитами разного рода. Им вовремя не выплачивают за проданные хлопок, зерно. Фермер очень уязвим.
И предприниматели тоже очень уязвимы. Есть слой очень бедных, есть слой очень богатых — олигархов и так далее. Средний бизнес не может никак развиться, потому что все занимают монополии, созданы искусственные барьеры. А кормит народ как раз средний бизнес, пополняет бюджет тоже средний бизнес. Вот эта несправедливость везде и в Каракалпакстане тоже. Однако вектор недовольства сепаратисты используют в свою пользу, обвиняя во всем правительство Узбекистана. Они в каком-то роде правы. Но нет гарантий, что если ты отделишься, завтра будут улучшения. Потому что есть такое понятие как человеческий капитал. Знаний нет, навыков профессиональных нет, здоровья тоже нет. Не будет улучшений при низком человеческом капитале».
Об экологии
«Регион объявлен зоной экологической катастрофы. Однако на уровне зарплат это никак не компенсируется. Хотя мы несколько раз поднимали вопрос о надбавках к зарплате из-за экологической катастрофы. И президент постоянно обещает именно Каракалпакстану повышение зарплат, социальных выплат и так далее. Создание рабочих мест обещают, обещаний много, как всегда, однако…
Местное население страдает от онкологии, анемии, детская смертность намного больше, чем в других регионах. Народу надо сейчас набираться витаминов, а дети этого не получают. Фрукты, овощи в основном привозят из других регионов. Здесь тоже есть дыни, арбузы, но в этом году дыни и арбузы вывозят в Казахстан. Поэтому для местных получается все равно все очень дорого. Правда, яблоки, помидоры, груши можно купить — это привозится недорого. Воду питьевую приходится заказывать. Но в основном народ пьет водопроводную воду, которая непригодна. И это вредит тоже здоровью.
Оросительный воды с каждым годом все меньше и меньше. Хотя президент делает усилия на то, чтобы вода поступала в Каракалпакстан — в этом году отменили посев риса. Раньше было очень много посевов риса, на который тратится очень много воды. Сажали все, кто кому не лень, у кого есть возможность и кто умеет договариваться. Вода тратилась бесконтрольно. 70–80% воды уходило на орошение рисовых полей, которые были посажены незаконно. В этом году новый председатель Верховного совета сделал многое для контроля поливной воды. Но опять же, из-за этого подорожал рис в три-четыре раза. Но другого выхода нет».
О правозащитной деятельности
«Мы три раза подавали заявление на регистрацию нашей правозащитной НПО „Чирок“. Дважды отказывали, а потом еще и завели административное дело за то, что я вел деятельность, не регистрировав организацию. Меня оштрафовали только за то, что у меня был сайт и группы в фейсбуке и в телеграме. Там я в названии указал, что это „НПО“. Оказывается, нельзя так делать, потому что организация еще не зарегистрирована. Заплатил штраф в восемь миллионов сумов (около 750 долларов). С тех пор действуем как инициативная группа.
Последний раз мы подали заявление в ноябре 2022-го, и оно все еще висит на рассмотрении, хотя в течение одного месяца должны были рассмотреть и ответить. Мой устав прошел экспертизу. Там нет ни одной ошибки, ни юридической, ни грамматической. Но наша заявка все еще висит на сайте. У меня в инициативной группе учителя, директор школы, преподаватели колледжа — грамотные люди. По возможности проводим разные мониторинги, печатаемся, стараемся помогать обществу. В остальном, [кроме проблем с регистрацией] давления особого нет».
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться