Эксперт ЮНЕСКО: «Мониторинг разрушений украинских культурных ценностей идет с первых дней войны»

Дмитрий Коваль — специалист по международному праву и эксперт ЮНЕСКО. В Париж он приехал из Киева, чтобы принять участие в работе комитета этой международной организации, занимающегося защитой культурных ценностей во время вооруженных конфликтов. Русской редакции RFI эксперт рассказал о новых инструментах мониторинга культурных разрушений в Украине и о результатах миссий, в которых он принимал участие.

Защита памятников от артиллерийских обстрелов. Киев, 16 июня 2022. AP - Ludovic Marin

RFI: Вы юрист-международник, спасение культурных ценностей — ваша специальность?

Дмитрий Коваль:  Не совсем. С 2014 года я помогаю различным общественным организациям собирать доказательства нарушений международного гуманитарного права. И еще тренирую прокуроров, следователей и судей, чтобы они правильно проводили расследования. То есть, занимаюсь не только культурными ценностями, но и другими видами нарушений.

Я также являюсь экспертом ЮНЕСКО, и в этом качестве только что принял участие в работе подкомитета, который занимается  разработкой новых правил мониторинга культурного наследия во время вооруженных конфликтов. Мы вырабатывали общие правила, как реагировать на вызовы в связи с войной.

Какова юридическая база этого мониторинга?

Это Гаагская конвенции о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта 1954 года и Второй протокол к этой конвенции, принятый в 1999 году.

Комитет был создан после ратификации протокола, но инструменты мониторинга были тогда нечеткими, и когда началась война, реагировать оказалось очень сложно. Новые правила начнут применяться в 2023 году.

Среди них есть обычные механизмы, например, периодические отчеты государств о том, что было сделано для подготовки к войне, были ли созданы перечни культурных ценностей, были ли размещены на объектах защитные эмблемы, проводились ли тренинги для военных и полиции.

Но есть еще и реактивный мониторинг, он применяется, когда возникает угроза. Тогда можно получить информацию от различных государственных и неправительственных организаций, запросить у государств внеочередной отчет и отправить на места миссию, получив при этом заверения от конфликтующих сторон, что ей гарантирована безопасность.

В этот раз мы включили в правила и новый инструмент мониторинга — remote sensing, и это большое достижение. Раньше он в конвенциях не значился.

В чем заключается новый инструмент мониторинга?

Это использование спутниковой фотографии. Это очень важное дополнение к предыдущему инструментарию, потому что из отчетов такие сведения, как от съемки, не всегда можно получить. У государств часто нет доступа к территориям конфликта, им сложно реагировать, и невозможно вступать в контакт с противной стороной.

Мониторит ли ЮНЕСКО ситуацию с культурными ценностями в Украине?

Да, с первых недель конфликта. Они работают с открытыми источниками и проверяют сообщения на достоверность, а также смотрят, касаются ли они действительно культурных ценностей в понимании ЮНЕСКО. Это понимание не всегда полностью совпадает с трактовкой самих государств.

Информация вносится в базу данных, пока не публичную. В открытом доступе находится только страница, на которой  раз в неделю просто обновляется цифра объектов. Список там очень простой, объекты перечислены, разбиты по областям,  рядом с названием указан город. В непубличной базе, конечно, больше информации.

В будущем будет работать полноценный портал, там будут, кроме прочего, указаны типы повреждений, отчего пострадал объект и его фотографии до и после.

В чем заключается ваша работа?

Нужно, чтобы между цифрами ЮНЕСКО и министерства культуры Украины  было равновесие, пока что они очень отличаются. В списке ЮНЕСКО — 170 объектов, а в минкультовском — больше 450. На местах чиновники часто лучше осведомлены, а кроме того там другая методология. Если взрывной волной выбило двери и окна, министерство будет считать это повреждениями, а ЮНЕСКО — нет. На местах и другой доступ к территориям, и другой контакт с руководителями пострадавших музеев и других объектов. В унификации  этих данных и заключается часть моей работы. ЮНЕСКО хочет иметь консультанта на месте, который может проверять информацию

Вторая часть моей работы — помочь им дополнить информацию. Из минкульта приходят данные о том, каковы потери в денежном эквиваленте и какие суммы нужны для восстановления. Но нет информации о том, что послужило причиной разрушений. Это, например, может быть обстрел. Не разграбление, не взрыв гранаты, не взрывная волна, а именно артиллерийский обстрел. И обстрелы тоже бывают разные — направленные на военные объекты или, наоборот, неизбирательные, когда обстреливают целый район, а там даже нет военного объекта.

Бывают обстрелы, направленные специально на культурные ценности. А также они различаются по типу использованного оружия — конвенционного или напрямую запрещенного международными договорами и конвенциями. Запрещенное оружие широко используется российскими войсками, например, в Николаеве.

Устанавливает ли мониторинговая миссия ответственность?

В функции ЮНЕСКО это не входит, организация нацелена на то, чтобы сохранить и восстановить культурное наследие. Но данные, которые мы получаем, —  авторитетная информация для международных судов.

Эксперты часто считают, что разрушение культурных ценностей не может само по себе считаться военным преступлением, а только дополнительным доказательством такового. Какова ваша точка зрения?

Смотря на какое определение военных преступлений мы ориентируемся. Если на самое общепринятое, то есть по Римскому статуту Международного уголовного суда, то там есть два преступления, две статьи, по которым можно квалифицировать нападение на культурные объекты

Во-первых, статья о нападении на гражданский объект. А культурный объект это в любом случае гражданский объект, и нападение на него почти всегда считается военным преступлением. За исключением тех случаев, когда оттуда осуществляются военные действия или там, например, расквартирована часть.

Во-вторых, там есть статья о целенаправленном нападении на защищенные объекты, такие как школы, медицинские учреждения, культурные объекты, памятники. Здесь доказать военное преступление сложнее , требуется доказать умысел, причем в двух аспектах — умысел в осуществлении нападения и умысел в выборе объекта. Когда нет доступа к непосредственным исполнителям, или они отрицают умысел, очень сложно доказать обратное.

Но это возможно? Каким образом?

Возможно. Например, рассчитав  расстояние между объектом и военными, которые его обстреливали. Если оно большое, то так ошибиться нельзя, скорее всего, был умысел.

Также мы рассматриваем, как формировались воронки. Это показывает, куда хотели попасть и как корректировали огонь. Если сначала они возникали вокруг объекта, а потом расходились, то объект, наверное, пострадал случайно. А  если, наоборот, они сходятся к объекту, то скорее всего он и являлся целью.

Дальше можно смотреть, какое оружие использовалось. Если оно очень точное, то это показывает на умысел. Можно также рассматривать паттерны нападений — проследить, какие нападения совершались на протяжении прошедшей недели или месяца. Если постоянно разрушались культурные или защищенные объекты, и огонь не корректировался, это подсказывает, что был умысел.

При этом с культурными объектами есть еще такая сложность — нужно понимать, что это именно культурный объект. Если церковь, то догадаться просто. Но бывают случаи, когда понять сложнее. Государства должны обучать своих военных  принципам международного гуманитарного права.

Входит ли в компетенции ЮНЕСКО мониторинг мародерства и грабежей культурных ценностей?

В российском и украинском уголовном кодексе термин «мародерство» очень узкий, он означает исключительно кражу на поле боя у раненых и убитых. В международном праве он тоже используется применительно к полю боя. Так что список повреждений включает грабежи.

Здесь есть свои сложности. Часть ценностей вывозится на государственном уровне. Российское государство обеспечивает логистику вывоза. Но в других случаях российские солдаты без контроля своих начальников разворовывают музеи. А за этим сложнее следить, это происходит в условиях хаоса.

Мы начали диалог с Международной таможенной организацией, которая занимается пресечением трафика культурных ценностей, а также с другими международными организациями, и надеемся с их помощью вернуть хотя бы часть.

В каких миссиях вы уже принимали участие, и какие выводы сделали из мониторинга?

После 2014 года я участвовал в миссиях на востоке Украины и в других странах, где расследовал военные преступления, — в Грузии, Беларуси, Таджикистане , — но в Украине больше всего. Уже после начала полномасштабной войны я дважды ездил с миссиями по северу Киевщины, где до этого стояли российские войска.

Мне было важно понять, что происходило, какие подразделения заходили, как себя вели, существует ли единая модель поведения для разных подразделений или разных национальных объединений. Очень сложно говорить, что какая-то национальная группа или подразделение войск ведут себя определенным образом, например, «все представители ОМОН» или «все чеченцы» или «все буряты».

Один свидетель мне очень правильно сказал, что в этих оккупированных городках армия распадается на кластеры, небольшие группы, и этика этих кластеров очень сильно различается. В одном случае полностью разнесли дом, испачкали стены, убили собаку, а в другом осторожно сложили вещи. Все зависит, в конечном счете, от людей, от командиров среднего уровня. Даже в авторитарном государстве они в состоянии держать в узде своих подопечных и не давать им совершать преступления.