Максим Курников: «Человечество выросло, а некоторые правители, к сожалению — нет»
После вторжения в Украину режим Владимира Путина в кратчайшие сроки уничтожил все независимые российские СМИ, в их числе — крупнейшая радиостанция «Эхо Москвы». Прямым репрессиям подверглись и журналисты, поэтому большинство из них вынужденно покинули Россию. Один из них — Максим Курников, журналист, заместитель главного редактора «Эха Москвы», а ныне — главный редактор «Эха» в изгнании. Документальный фильм «Голод», созданный им в соавторстве и рассказывающий о голоде в Поволжье 1921 — 1923-х гг., был лишен российскими властями прокатного удостоверения считанные недели после премьеры. Русская служба RFI поговорила с Максимом о фильме как о гуманитарном высказывании, о том, стало ли человечество лучше за 100 лет и о российской журналистике в изгнании.
Опубликовано:
RFI: Я хочу начать с вопроса о вашем совместном с Александром Архангельским и Татьяной Сорокиной фильме «Голод» (фильм можно посмотреть здесь — RFI). Он о голоде в Поволжье и на Урале начала 20-х годов прошлого века, катастрофе, которая унесла 5 милллионов жизней, и о тех, кто помогал СССР спасать людей от смерти. «Голод» — образовательный и просветительский фильм.
Например, старшее поколение знает словосочетание «голодающие Поволжья», а младшее даже никогда не слышало об нем (насколько я смогла судить по некоторым интервью с вами, сделанными в честь его премьеры). Но, кроме того, у вас получилось создать сильное гуманитарное высказывание, которое вынуждает зрителя проводить параллели с происходящей катастрофой — войной в Украине. Каким фильм задумывался вами, его авторами?
Я думаю, что не только молодежь мало знает о голоде 20-х годов в СССР. Даже выражение «голодающие Поволжья» не несет в себе много информации, чтобы можно было с уверенностью говорить, что тот, кто знает это выражение, знает об этом голоде что-то.
Поэтому мы хотели рассказать как можно большему количеству людей, особенно тем, кто будет писать новые учебники истории.
Потому что в школьных и университетских учебниках истории [информация] об этом если и есть, то очень мало, либо совсем нет.
Так что да, [фильм] образовательный, но и гуманитарный, особенно учитывая то, что в этом голоде гуманитарная миссия была поверх идеологии, поверх тех разногласий, которые существовали между странами.
Фильм заканчивается отрывком одной из речей Фритьофа Нансена*. Это очень сильные слова и я приведу их полностью.
«Обращение за помощью было отправлено всем. И многие люди из <...> других стран ответили на зов о помощи и были очень щедры. Но многие другие хотели узнать, кто виноват — засуха или политическая система? Чем же эти вопросы могут смягчить ужасные страдания? Какой смысл они имеют для тех, кто умирает от голода? Все политики мира, за исключением Соединенных Штатов, пытались найти предлог, чтобы ничего не предпринимать и обвиняли во всем самих русских. Говорю вам — в мире что-то сгнило. Но еще есть возможность что-то исправить».
Почему вы выбрали этот отрывок?
Нансен был выбран как один из героев и много чего не вошло [в фильм], к сожалению, потому что те историки российские, которые Нансеном занимались и которых мы снимали, отозвали свои интервью.
Мы подозреваем, что после того, как с ними поговорили люди из ФСБ, они отозвали свои интервью, потому что испугались. Надо сказать, что Нансен должен был играть большую роль в этом фильме, но из-за [не вошедших в фильм интервью] мы вынуждены были отказаться [от этого плана].
Мне очень жаль, что много чего не поместилось из Нансена, потому что его выступление в Лиге Наций — громкие и честные слова о странах-членах, которые отказались хоть как-то реагировать на эту гуманитарную катастрофу, – это очень яркие высказывания. Поэтому, если вы смотрели фильм, – я обращаюсь к тем, кто это прочтет и захочет подробнее познакомиться, – найдите выступления Нансена в Лиге Наций. Это очень сильное высказывание. Он вообще мастер сильных высказываний.
Не только высказываний, если судить по тому, что он делал для помощи СССР во время этого голода и о чем рассказывает фильм.
Да, но учитывая, что он ученый-полярник, практик, умение хлестко сказать – это особенно ценно в его деятельности.
Я, в связи с этим посылом о чистоте смысла гуманитарной миссии вне зависимости от политики, хочу посмотреть на него из оптики помощи Украине. Как вы думаете, есть в этой огромной западной поддержке чистая гуманитарная составляющая по Нансену?
Да. Кроме того, мы видим, что люди, которые бегут из России сейчас, из страны, которая напала, – их тоже принимают. Придумывают какие-то программы, какие-то способы их принимать. Это, в общем, тоже продолжение этого принципа. Более того, если мы вспомним, что было с белой эмиграцией, когда были созданы нансеновские паспорта,-- это вопрос этого же поля.
Нансен жил 100 лет назад и создал паспорт для беженцев из России, который мы сегодня так и называем — нансеновским. Нынешняя катастрофа происходит онлайн, на фоне того, что общая цивилизованность выросла. Но, достигнув небывалых высот прогресса и цивилизованности, стало ли лучше (гуманнее) само человечество?
Человечество выросло. Не все, как мы видим, к сожалению, некоторые правители — нет. Но в целом, конечно, человечество выросло.
Кроме прочего, можно понять, почему Россия так гуманитарно отстает. Потому что такие страницы истории, например, как этот голод, не были осмыслены обществом, не были проговорены. Не были сделаны выводы.
Будете ли вы продолжать снимать такие образовательные проекты, связанные с белыми страницами российской истории и СССР, которые затирались и замалчивались? Например о голоде в Казахстане — в фильме есть лишь короткое упоминание об этой, еще одной гуманитарной катастрофе, в которой исчезло около 40% населения?
Это будет неправильно, если мы сейчас будем делать фильм о голоде в Казахстане. Просто неправильно, если смотреть из антиколониальной оптики. Но любые фильмы — образовательные, на историческую тематику — нужны и важны. И, в том числе, по тем страницам, которые не считаются белыми пятнами, они, я думаю, будут сниматься.
Тема же голода для нас, для всей съемочной группы, стала важной. Мы надеемся, что у нас получится, в том числе, вместе с какой-то командой казахстанских кинематографистов что-то сделать. Понятно, что к сюжету об украинском Голодоморе мы сейчас не будем подступаться. Но есть еще тема голода в послевоенном СССР, о котором очень важно было бы что-то сделать, потому что очень много еще живых свидетелей. Эти периоды голода 20-х, 30-х и 40-х годов во многом сформировали советскую модель мышления, советскую бытовую философию, советское мировоззрение. И я думаю, что об этом нужно много говорить и много снимать.
Вопросы, к которым я хочу перейти, будут вопросами журналиста — журналисту в изгнании. Как это было для вас? Как прошел сам отъезд после закрытия путинским режимом «Эха Москвы», равно как и всех других независимых изданий? Каким стало продолжение работы, но уже в изгнании: решение, сомнения, страхи, надежды?
Я работал на радиостанции «Эхо Москвы» заместителем главного редактора. И когда радиостанцию закрыли, встал выбор «как быть?». Мы сначала попытались работать какое-то время только в Ютубе. Это оказалось настолько успешно, что власти поняли — это тоже нужно закрывать сразу же. Мы успели проработать меньше недели и наш канал в Ютубе был удален. Я вспомнил тогда, в том числе, тех людей, которые не уехали 100 лет назад и которые в итоге попали сначала в голод, потом в репрессии, и так дальше.
Я знаю, что многие подключились тогда, зарубежные коллеги, например. Но надо отметить, что речь идет о двух разных блокировках. Ютуб заблокировал нас [«Эхо Москвы»] на территории Европы, не разобравшись, а потом разблокировал. А потом «Газпром» «бахнул» вообще наш Ютуб-канал. Это, конечно, было очень важным — говорить с европейской аудиторией. Но для нас важнее всего было говорить с теми, кто остался внутри России.
Я как офицер запаса понимал, что [меня могут мобилизовать воевать против Украины] и это не то, что я хотел бы делать. Я против этой войны. И либо в армию, либо в тюрьму — этот выбор мне не очень нравился. Поэтому в тот же день, когда закрыли наш Ютуб-канал, я улетел в Кыргызстан, в Бишкек и оттуда еще месяц скитался по разным городам-странам. Кыргызстан, Турция, Австрия, Литва, Латвия, Германия, опять Австрия и так далее.
Затем я сначала консультировал, а потом — начал работать с Аксель Шпрингер, крупнейшим немецким издательством. И это позволило продолжить работу. Конечно, уже не на ту гигантскую аудиторию, не на десятки миллионов сразу, но хотя бы на сотни тысяч, на миллион человек в месяц.
Затем мы начали возрождать по осколкам, по каким-то кусочкам тот проект «Эхо Москвы», который был. Мы назвали его просто «Эхо». И сегодня это быстро развивающееся медиа, которое наращивает аудиторию внутри России, в первую очередь. И, несмотря на все усилия властей, на блокировки сайта и прочее, это процесс, который развивается более-менее позитивно.
Какова сейчас аудитория «Эха»?
Сейчас мы на мульти-платформе. И если посмотреть, например, наши ютуб-каналы, то там десятки миллионов человек.
Ну, вот, например, Ютуб-канал ЭХО FM Shorts с короткими видео — это самый успешный, наверное, канал по объему аудитории. Кроме того, у нас есть Tik-Tok и сайт.
Если мы говорим о мобильном приложении, где люди слушают «Эхо», то там речь идет о сотнях тысяч человек, которые скачали приложение и его используют как радио. Самая, наверное, удивительная для нас цифра – среднее время пользования приложением, 1 час 20 минут.
Это говорит о том, что люди включают его как радиоприемник. Мы сделали объединение всех наших каналов и транслируем как радио через приложение. И мы видим каждый месяц, что дополнительно 25–30 тысяч человек скачивают себе это приложение.
Одновременно мы пытаемся искать деньги, и это очень сложный процесс, откровенно говоря. Наша главная проблема сейчас — это привлечь хоть какое-то финансирование. Но на момент запуска, учитывая, что у нас не было ни копейки на рекламу, что мы просто, по-русски говоря, продвигали «Эхо» «сарафанным радио», это очень неплохой результат. Конечно, название бренда здесь сыграло огромную роль.
Вы ведете также BILD на русском – это ваш авторский проект?
Издательство Axel Springer, как и многие другие немецкие издательства, после начала войны решило переводить материалы своих газет и своих сайтов на русский язык. Когда начали закрывать российские медиа, многие немецкие медиа начали стихийно переводить свои материалы на русский, чтобы это было доступно русскоязычной аудитории, которая оставалась, по представлению наших западных коллег, в информационном вакууме. Очень быстро они поняли, что аудитория в России это не читает, потому что, например, не знает бренд и так далее.
И Axel Springer, например, нужна была консультация: как сделать так, чтобы в России их читали. Как только они начали переводить на русский, их тут же заблокировали в России. И тогда они попросили меня сделать что-то, что могли бы читать в России. Мы очень быстро сделали телеграм-канал и Ютуб-канал, которые довольно быстро набрали хорошие цифры. Этот проект, который планировался как временный ответ на блокировку, в итоге продолжает свою работу до сих пор. Это временный проект. Я не знаю, сколько он продлится, но, тем не менее, он продолжает свою работу.
Кроме того, от этого зависит ваша рабочая виза, наверное?
У нас теперь есть «Эхо», которое зарегистрировано в Германии, и это сильно меняет ситуацию.
Что такое для вас, Максим, быть сегодня российским журналистом в изгнании с точки зрения основ журналистики?
Для меня, как это ни странно, в работе мало что изменилось.
Да, был момент, когда война только началась, и казалось, что все, видимо, нужно просто выбрать сторону и заниматься контрпропагандой и пропагандой в пользу того, что ты считаешь добром.
Но оказалось, что даже несмотря на то, что ты лично можешь занять очень четкую антивоенную, антипутинскую позицию, проукраинскую позицию, все равно остается очень много полутонов, остается очень много групп хороших людей, которые друг друга не понимают и которым нужно объяснять, что происходит и с ними, и вообще с людьми.
А самое главное — осталось огромное количество людей внутри России, которые не согласны с тем, что происходит и у которых затруднен доступ к информации. И оказалось, что в эти времена наша профессия остается востребованной и нужной. Что людям, которые остались в России и против войны, очень важно слышать тот же голос в разных смыслах этого слова. То есть они понимают, что с ними говорят журналисты с определенными стандартами, и они хотят слышать новости, сделанные по этим стандартам, иначе они перестают доверять.
Поэтому мы продолжаем свою работу по тем же правилам, которые были и до начала войны. Другое дело, что и мы, и аудитория стали гораздо менее терпимы к тем, кто эту войну оправдывает, к тем, кто подыгрывает развязавшим войну. Но во всем остальном мы стремимся к максимальной объективности, как и раньше.
В итоге, это антивоенная позиция журналиста или это контрпропаганда?
Это антивоенная позиция, но не контрпропаганда все же. Если только не считать контрпропагандой любое распространение объективной информации. Но вот именно контрпропаганда, то есть, та же пропаганда, но за все хорошее — это пока не мой жанр. Я в это пока не умею.
* Фритьоф Нансен — политический и общественный деятель, гуманист, филантроп, лауреат Нобелевской премии мира (1922 г.). С 2021 года — верховный комиссар по делам беженцев Лиги Наций. Он лично и ряд негосударственных организаций Европы и Америки в 1921–22 гг. организовали основной поток помощи в Поволжье и на Урал (СССР), где бушевал голод.
Был удостоен Нобелевской премии мира за свою работу по репатриации и натурализации лиц, перемещенных в результате Первой мировой войны, и урегулированию связанных с этим конфликтов. Нансеновские паспорта, одна из его важнейших инициатив, позволяли беженцам без гражданства найти приют в других странах, став прототипом документов для современных беженцев.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться