«Невозможно привыкнуть к обыденности зла»: Илья Яшин ответил на вопросы RFI из тюрьмы
В декабре прошлого года суд в Москве приговорил оппозиционного политика Илью Яшина к восьми с половиной годам колонии по цензурной статье о «военных фейках». Поводом для возбуждения уголовного дела стал эфир Яшина на YouTube, где он говорил об убийствах российскими военными мирных жителей в Буче. Политик находится за решеткой уже почти год — с конца июня 2022 года. За это время его успели этапировать в СИЗО Ижевска и вернуть обратно в Москву. Сейчас Илья Яшин ждет этапа в колонию в московском СИЗО «Медведь». Из тюремной камеры он письменно ответил на вопросы RFI о том, как сохранить себя в условиях несвободы, продолжении борьбы и будущем России.
Опубликовано:
RFI: Как ваше самочувствие и настроение?
Илья Яшин: Тюрьма есть тюрьма. Мало кто здесь чувствует себя прекрасно и радуется жизни. Но я в целом в порядке и не жалуюсь. Не болею, слежу за здоровьем, стараюсь не запускать себя и поддерживаю физическую форму с помощью регулярных тренировок. В уныние тоже не впадаю и стараюсь беречь психику от тревожных состояний. Депрессия — это ведь хроническое заболевание в тюрьме. Если арестант начинает себя жалеть и утрачивает волю, то рискует превратиться в биоробота, существующего и функционирующего лишь по инерции. Не раз видел заключенных, которые сутками лежат, глядя в одну точку, и просто теряют смысл жить дальше.
Но я, к счастью, вижу смысл в своей жизни, и это здорово помогает за решеткой. Знаю, что на моей стороне правда и что меня поддерживает множество людей. Это знание мотивирует сохранять здоровье, укреплять волю и придает сил.
Как сохранить себя в тюрьме? Придумали ли вы для себя лайфхаки, которые помогают не падать духом и принимать окружающую реальность?
Я обращаюсь к опыту советских диссидентов и людей, прошедших нацистские концлагеря. Все они в мемуарах советуют примерно одно и то же: загружать себя по возможности интеллектуальным трудом, сохранять чувство юмора, визуализировать в голове образ будущего…
Самое тяжелое за решеткой — ощущение потерянного времени. Дни здесь летят очень быстро. А вместе с ними пролетает и жизнь. Поэтому очень важно наполнить свое время полезным содержанием, чтобы, засыпая вечером в камере, можно было сказать себе: день прошел не зря.
Мой лайфхак — это ручка и бумага. Я постоянно записываю свои мысли, отвечаю на многочисленные письма сторонников и журналистов, составляю тексты политических и антивоенных манифестов, выступлений в суде. Кроме того, практически с первого дня ареста я стал собирать и записывать личные истории людей, с которыми встречаюсь в тюрьме. Это в большей степени литературная работа, поскольку в судьбах арестантов пересекается и драма, и трагикомедия, и детективные сюжеты. Меня окружает мрачный колорит, но в нем все же есть и жизненная энергия, и гуманистическое начало, и даже своя специфическая красота. Я хочу поделиться этой красотой и с интересом изучаю этот мир. Начал даже делать художественные зарисовки.
Проще говоря, лайфхак мой в том, что я стараюсь воспринимать тюрьму не как заточение и лишение свободы, а как антропологический опыт, погружение в некую параллельную реальность. Примерно, как у Данте: «Земную жизнь пройдя до половину, я очутился в сумрачном лесу…»
Как часто удается увидеть родителей? А друзей и соратников? Могут ли они навещать вас?
Я могу видеть родителей и адвокатов. Защитники регулярно навещают меня в тюрьме, делятся новостями, поддерживают морально. Мама с отцом тоже могут меня навестить, но в отличие от адвокатов им для этого каждый раз требуется разрешение судьи или следователя. Из-за невыдачи таких разрешений политзаключенных часто полностью изолируют от общения с близкими. Алексей Навальный, к примеру, уже несколько месяцев не видел семью, а Владимиру Кара-Мурза больше года запрещают даже просто поговорить с его детьми. Это, по сути, пытка, эмоциональное давление. Но надо мной так не издеваются, и родители приходят на свидания в тюрьму примерно раз в месяц. Мы общаемся через мутное стекло с помощью телефонных трубок, но все равно это дает мощный заряд положительных эмоций.
Друзей же и соратников я могу видеть лишь в судах, когда они приходят на мои заседания. Но мы можем разве что улыбаться друг другу. Если кто-то пытается со мной заговорить, приставы сразу выводят его из зала.
В своих тюремных записках вы часто рассказываете о других арестантах. Кто они? Можно ли выделить какой-то особый тип людей, попадающих в такие обстоятельства? Или, наоборот, становится понятно, что в тюрьму может попасть любой?
По моим наблюдениям, тюрьма — это в некоторой степени и с оговорками, но срез российского общества. Конечно, здесь хватает людей, которые многократно совершали преступления и для которых барак за колючей проволокой стал естественной средой обитания. Это особый типаж арестанта, у него есть своя философия, свои понятия и специфический кодекс чести. Наверное, в любом обществе и в любой стране существует прослойка людей, для которых криминал и связанная с ним неволя становятся образом жизни.
Но в российской тюрьме немало людей, которые и представить не могли, что когда-нибудь окажутся за решеткой. Очень много предпринимателей, которые все чаще становятся «пищей» для силовиков. У них отбирают бизнес, а в случае сопротивления фабрикуют уголовные дела по мошенничеству или налогам и просто сажают. Хватает чиновников низкого уровня, на которых вешают грехи начальства и делают крайними в коррупционных схемах. К моему удивлению, встретил я за решеткой и множество силовиков, представляющих самые разные ведомства. Генералы армии, МЧС и следственных органов, высокопоставленные полицейские и даже офицеры ФСБ. В России явно идет не очень публичная, но довольно жесткая чистка силовых структур. Могу предположить, что это связано с раздражением Путина из-за неудач на фронте.
Отвечая на ваш вопрос — да, в тюрьме может оказаться любой. Судебная система в нашей стране максимально предвзята, защитить себя по закону фактические невозможно, а урегулировать проблему с полицией или ФСБ неформально получается далеко не у всех. Но это, в общем-то, не новое явление, такое положение вещей давно укоренилось в России. Не даром у нас уже много лет не теряет актуальности народная поговорка: «От сумы (т.е. от нищеты) и от тюрьмы не зарекайся».
Как они относятся к вам? Приходилось ли вам сталкиваться с неприятием, непониманием вашей позиции? Подсаживали ли к вам провокаторов?
Отношение арестантов ко мне корректное и даже уважительное. Все ведь понимают, что я ненастоящий преступник и сижу в тюрьме за свою позицию. Даже если кто-то не согласен с моей точкой зрения на политическую ситуацию, само уголовное дело и мой приговор вызывают шок. В России же грабители и убийцы получают по пять-семь лет. А мне дали 8,5 за несколько слов, сказанных в интернете. Ни разу еще не встречал за решеткой человека, который посчитал бы, что это нормально и справедливо.
Бывают, конечно, и споры, но вполне интеллигентные и спокойные. Людей скорее интересует мое мнение о перспективах нашей экономики, прогнозы об исходе войны или о сроках ухода Путина.
Разговоры на тюремных сборках иногда мало чем отличаются от обычных встреч с избирателями на выборах: я отвечаю на вопросы, разъясняю свою позицию по той или иной теме, а время от времени иногда даже пишу людям что-то на память. Забавно, что к этим встречам иногда присоединяются и тюремщики. Вопросов не задают, но слушают с интересом.
Нередко, кстати, я встречаю за решеткой и сторонников. Кто-то подписан на мои соцсети, кто-то смотрел стримы на YouTube, а некоторые даже ставили за меня подписи на выборах. Сюрпризом стало, насколько тепло при встречах приветствуют чеченцы: почти всегда обнимают и благодарят за то, что не боялся рассказывать правду про Кадырова.
Что же касается провокаторов, то подозрения у меня вызвал лишь сосед по камере в первые пару дней ареста. Он представился украинским диверсантом, который по заданию ВСУ заминировал мост рядом с границей. Беседу со мной этот человек вел очень странно и как будто пытался выудить из меня слова в поддержку террористических методов. Но я не особо поддерживал разговор, в основном слушал.
Генералы и силовики, которых вы встречали в СИЗО, видят в вас врага?
Как ни странно, нет. Напротив, арестованные силовики, как правило, настроены гораздо радикальнее большинства заключенных. Иногда я слышу от генералов и полковников такие жесткие оценки происходящего и такие характеристики первых лиц государства, которые далеко не каждый оппозиционер себе позволяет. По стилистике это напоминает эмоциональные выпады главы ЧВК «Вагнера» Пригожина в адрес министра обороны России. Здесь, конечно, есть обида на бывших коллег и на страну в целом.
Но значительную роль играет и то, что попавшие в опалу силовики хорошо знают нашу государственную систему, видели изнутри всю ее гниль и не питают никаких иллюзий. Удивительно, но эти люди всегда желают мне успехов. Однако говорят это шепотом, поскольку знают, что в тюрьмах повсеместно размещены видеорегистраторы. А примеров, когда против заключенных возбуждают новые уголовные дела за неаккуратно брошенную фразу, достаточно.
Что другие арестанты говорят о Путине и о войне? Получается ли у вас открыто говорить о происходящем? Получается ли у вас переубеждать тех, кто поддерживает войну?
Я не стесняюсь открыто выражать свое мнение, хотя и понимаю все риски. Для меня это принципиально: считаю важным последовательно отстаивать свое право говорить правду даже в тюрьме. Арестанты с интересом слушают и часто соглашаются. В тюрьме поклонников Путина не так уж много, ведь если ты оказался за решеткой, то у тебя по определению конфликтные отношения с властью и государством. Поэтому мои слова ложатся на благоприятную почву. Многие осознают, что в России создано неэффективное и коррумпированное государство, что произвол спецслужб опасен и угрожает каждому, что судебная система карикатурна и несправедлива. Но война, конечно, вызывает более сложные чувства и эмоции. Мало кто считает, что ее стоило начинать, но все же хватает тех, кто говорит, что раз ввязались в бой, то надо доводить его до победы любой ценой, а потом уже разбираться, кто прав, кто виноват. Впрочем, у большинства моих собеседников, независимо от отношения к войне, она вызывает тревогу, страх из-за возможной мобилизации родных и близких, а также опасения, что масштабные боевые действия перенесутся на территорию России. Самая частая фраза: «Пусть это поскорее закончится».
Но встречал я и тех, кто сам принимал участие в боевых действиях. Один из моих сокамерников — старшина пехоты, еще в феврале воевавший под Сватово. Сейчас он арестован за незаконную торговлю оружием. Он рассказывал много жутких подробностей. И о потерях, и о мародерстве, и о «мясных штурмах»… А я в свою очередь пытался убедить его в том, что эта война варварская и преступная. Откровенно говоря, он даже не особо с этим спорил, оправдываясь тем, что армия сейчас дает возможность заработать большие деньги, недоступные в мирной жизни. Но все же мои аргументы, надеюсь, дали плоды. В конце концов, он пообещал, что если и вернется на фронт, то разве что водителем, а оружие в руки больше не возьмет.
В камерах СИЗО есть телевизоры и работают радиоточки. Как влияет на вас и остальных арестантов постоянное присутствие пропаганды?
В России есть тюрьмы и колонии, где заключенных буквально пытают государственной пропагандой. Навального, например, заставляют в карцере целыми днями слушать речи Путина. Однако в моей тюрьме такого нет, и заключенные сами могут выбирать каналы ТВ. Как правило, смотрят развлекательные шоу, футбол или музыкальные клипы. Новости тоже иногда включаем, но почти у всех они вызывают скепсис. Люди в тюрьмах, по моим наблюдениям, хорошо понимают цену тому, что говорят пропагандисты. Мало кто воспринимает их слова на веру.
А как складываются отношения с конвоирами и другими работниками системы ФСИН?
Отношение сотрудников ко мне в целом нейтральное. Да, среди них, конечно, есть люди, склонные к садизму, и те, кто самоутверждается за счет власти над заключенными. Но со мной пока не происходило ничего, выходящего за пределы относительной нормы. Разве что обыски до трусов проходили десять дней подряд. Впрочем, это скорее инициатива начальства, чем рядовых сотрудников.
Добавлю еще, что почти за год заключения я слышал слова поддержки от тюремщиков гораздо чаще, чем ожидал. До ареста мне казалось, что здесь одно мнение на всех и тотальная поддержка власти. Ведь тюрьма — это фундамент любой репрессивной системы. Но я побывал уже в пяти тюрьмах, и везде находились конвоиры, симпатизирующие оппозиции. Пожалуй, у этого явления вполне простое объяснение. Если высокопоставленные силовики, обладающие реальной властью, коррумпированы и допущены к бюджетной кормушке, то рядовые сотрудники чувствуют себя обделенными и социально уязвимыми. Они получают крошечные зарплаты, их трудовые права систематически нарушаются, а переработки и унижения со стороны руководителей воспринимаются как норма. Так что на этой прослойке общества оппозиционерам точно не надо ставить крест. Необходимо искать подходы и привлекать их на свою сторону. Я, к слову, стараюсь это делать.
Увидели ли вы в тюрьме другую Россию, о которой раньше не подозревали?
Я хорошо знаю свою страну, был почти во всех ее уголках и регионах, люблю общаться с самыми разными людьми. Кроме того, я работал «на земле», четыре года возглавляя муниципалитет, и каждый день вел прием граждан, приходивших со своими проблемами. Так что удивить меня не очень легко. Но как я уже сказал, тюрьма — это в некотором смысле срез общества, своего рода Россия в миниатюре. Здесь все как будто сконцентрировано — и человеческие беды, и эмоции, и разочарование в настоящем, и надежда на будущее. Как будто снимается обертка, исчезает все напускное и искусственное, остается лишь оголенный нерв. Скажу откровенно: мне тяжело в тюрьме, здесь некомфортно, давят стены, гнетет атмосфера. Но я понимаю, пребывание здесь дает мне и важный жизненный опыт, помогает лучше понять свою страну, стать сильнее и мудрее.
С какого момента в вашей политической карьере вы начали готовиться к тому, что можете оказаться за решеткой?
В 2012 году я чудом избежал ареста. Это был год очередных президентских выборов Путина и одновременно год самых массовых уличных протестов в современной истории России. Я был одним из организаторов этих митингов и шествий, мы требовали честных выборов, демократических реформ, выступали против узурпации власти. В конце концов, у Путина сдали нервы, и накануне своей инаугурации он приказал жестоко пресечь манифестации. Как сообщил позже пресс-секретарь Кремля, от полиции требовалось «размазать по асфальту печень» протестующих. А после брутального разгона митинга начались массовые аресты, и спецслужбы публично называли меня «организатором беспорядков». Пошли допросы, обыски дома у меня, моих родственников, близких. Мне прямо говорили, что если я не эмигрирую, то окажусь за решеткой. Тогда мне повезло, и ареста удалось избежать. Однако столкнувшись с давлением силовиков 11 лет назад, я понимал, что отныне это станет нормой нашей жизни до тех пор, пока Путин остается у власти. С того времени я четко отдавал себе отчет в том, что арест за оппозиционную деятельность — вероятность, а скорее всего, вопрос времени.
Ну а после начала войны с Украиной 24 февраля 2022 года допущение превратилось в осознание неизбежность. Через неделю после вторжения Путин подписал пакет законов о военной цензуре, которые криминализировали, по сути, любое антивоенное высказывание. Посыл власти своим критикам был предельно прост и понятен: либо заткнитесь, либо валите из страны, либо вас ждет тюрьма. Я убежден, что российский политик и патриот в такой ситуации не может ни молчать, ни сбежать — надо оставаться и говорить правду о войне, говорить как можно громче. Поэтому мой арест был неизбежен, и я это понимал.
К чему в тюрьме все равно невозможно быть готовым?
Невозможно привыкнуть к обыденности зла. Вот представьте: вы общаетесь с человеком на сборке, в автозаке или в тюремном поезде. Приятный собеседник, говорит что-то разумное, вызывает у вас живой интерес. Достает из кармана шоколадку, отламывает кусок, делится. Дружелюбен, шутит, смеется. И ты думаешь: за что его посадили? Наверное, какая-то ошибка. Но нет, не ошибка. Человек откровенно рассказывает, как забил пожилую женщину в подворотне, чтобы купить наркотики. Или задушил собственную мать, потому что не хватало денег на бутылку водки. Или зарезал кого-то… Страшно осознавать, что на самом деле отличить хладнокровного убийцу от обычного человека практически невозможно. И от такого осознания иногда просто пробивает холодный пот.
Какие книги вы читаете в тюрьме? Поддерживает ли вас возможность много читать?
Конечно, литература очень помогает. В тюрьме шутят, что когда арестант спит или читает — он на свободе. И в этом есть доля истины, поскольку книги включают воображение и позволяют на время погрузиться в другой мир. Читаю я здесь много, в том числе литературу, до которой много лет не доходили руки. Например, с удовольствием прочел трилогию Айзека Азимова «Академия». Еще очень зацепил роман «Мотылек» французского автора Анри Шарьера. Ну и отмечу новую книгу замечательного немецкого писателя Бернхарда Шлинка «Внучка».
Мы видим, что члены семей людей, зарабатывающих на войне, продолжают жить на Западе. Они не потеряли доступ к своей недвижимости и банковским счетам, сохранили виды на жительство. На вашем канале недавно вышло расследование вашего соратника Михаила Маглова, в котором рассказывается об одном из богатейших бизнесменов России Алексее Репике. Его семья живет в США, а связанная с ним компания работает в оккупированном Мариуполе. Как вам кажется, делает ли Запад достаточно для того, чтобы бороться c теми, кто причастен и зарабатывает на этой войне?
Стоит признать, что после начала войны Запад сделал немало для борьбы с путинскими олигархами и коррупционерами. Да, наверное, многие из этих мер запоздали, реализация их несколько лет назад, возможно, помогла бы избежать большой войны. Но сегодня никого в Европе и США не нужно убеждать в необходимости персональных санкций, все всё понимают.
Другой вопрос, что есть одиозные олигархи из окружения президента, чьи фамилии на слуху и кто попал в санкционных списки почти сразу. А есть множество околокремлевских жуликов, которые не стремятся к публичности и пытаются, как у нас шутят, бегать между струйками дождя. Вот Репик как раз один из таких персонажей: человек, который обогащается за счет войны в Украине, но жить и тратить полученные деньги предпочитает в «ненавистных США». Одна из важных задач, над которой работают мои сторонники из оппозиции, заключается в привлечении внимания российского общества к таким явлениям, разоблачение лицемерия. Вполне вероятно, что и на Западе наши расследования вызовут определенный интерес. Тем лучше.
Есть ощущение, что российская оппозиция остается крайне атомизированной и никак не может объединиться даже в ситуации полномасштабного вторжения в Украину. Вас это печалит?
Меня скорее печалят скандалы и взаимные оскорбления. Споры и дискуссии в оппозиции — это нормально. Мы же не армия, чтобы ходить строем, правда? Могут быть разные точки зрения, разное понимание стратегии и тактики, разные методы работы. Но неправильно давать волю эмоциям и переходить на личности, стремясь смешать собеседника с грязью. Такие вещи не красят спорщиков, а главное — деморализуют сторонников демократического и антивоенного движения.
Что же касается объединения оппозиции, то я не склонен драматизировать эту тему. По-моему, разумнее сейчас не стремиться к созданию единой структуры или классической партии с политсоветом и председателем, которую силовикам было бы не так уж сложно обезглавить и уничтожить. Наша сила — в горизонтальной организации, множестве независимых групп и информационных ресурсов, как в России, так и за ее пределами. Да, надо усилить сотрудничество между этими группами, развивать механизмы коллективного действия и взаимопомощи. Но «вертикаль власти» оппозиции не нужна. Полноценное объединение потребуется, когда для этого возникнет запрос, и в правильно выбранный момент. Скажем, если появится шанс на участие в выборах и нужен будет единый кандидат в президенты от оппозиции — тогда, конечно, всем надо садиться за стол и договариваться. Именно это, к слову, произошло в Турции. Местная оппозиция там ссорилась между собой даже жестче, чем российская. Однако начались выборы и пусть с трудом, но была создана коалиция, выдвинувшая компромиссного кандидата против Эрдогана. Хороший пример.
Может ли Запад содействовать объединению российских оппозиционных сил?
Не думаю, что это задача иностранных государств. Демократию нельзя принести извне — это вызовет лишь отторжение общества. Оппозиция должна научиться договариваться и сотрудничать без западной помощи. Россия должна стать гражданским обществом, осознав, что это нужно нам самим, а не потому, что так советуют за границей. Демократия пустит корни на нашей земле только в том случае, если станет осознанным выбором нашего народа.
Западу же, с моей точки зрения, стоит сосредоточиться на том, чтобы помочь Украине в обеспечении своей безопасности и защите своего суверенитета. И что важно — помочь в проведении послевоенных реформ. Украина должна стать витриной европейской демократии и свободы, витриной прогресса. Она должна служить позитивным примером для всех постсоветских держав, застрявших в автократии.
Думаете ли вы о том, где бы вы сейчас были и что бы делали, если бы приняли решение уехать из России?
Сидел бы сейчас с вами в парижском кафе и старался поскорее закончить интервью, чтобы заказать круассан. Но если говорить серьезно, то в моей жизни не было ни одного дня, когда я всерьез рассматривал бы для себя возможность эмиграции. Россия — мой дом. Здесь много недостатков, много проблем и зла. Но это все равно мой дом, который я люблю и который не хочу никому оставлять. Тем более бандитам и убийцам, которые разрушают этот дом — а заодно и соседний; превращают мой дом в Мордор. Считаю своим долгом противостоять этому.
Что вы думаете о будущем России в ближайшей перспективе?
Я понимаю, что Россию ждет смутное время и очень сложный выход из нынешнего состояния. Это можно сравнить с тяжелым похмельем. Путин опоил мою страну империализмом, замешанным на ненависти; глаза общества застилает кровь. Но Путин не вечен, в конце концов придется трезветь. Будет очень стыдно. Придется просить прощения у соседей, которым мы испортили жизнь. Придется компенсировать ущерб. Придется терпеть косые взгляды и унизительные подозрения. Нас ждет болезненный и тернистый путь. Но мы не первые на этом пути: те же немцы после Второй мировой войны смогли создать на обломках гитлеровского режима свободное общество, ставшее сегодня примером справедливости и гуманизма.
Не знаю уж, насколько это ближайшая перспектива… Думаю, что по историческим меркам — не такая уж далекая. Полагаю, что приводить Россию в чувство и возвращать ее в сообщество цивилизованных стран предстоит моему поколению.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться