Перейти к основному контенту
СЛОВА С ГАСАНОМ ГУСЕЙНОВЫМ

Не могут же все, или Смертельное упрощение

Филология — это и философия языка, а иногда — просто философия, которая объясняет, зачем в нашем языке есть формулы, созданные как бы для испытания человека на прочность, на интеллектуальную состоятельность. Постоянный автор RFI профессор филологии Свободного университета Гасан Гусейнов разбирает две расхожие формулы «не могут же…» и «никто не имеет права подчиняться».

Ханна Арендт (1906–1975)
Ханна Арендт (1906–1975) © Hannah Arendt auf dem 1. Kulturkritikerkongress, 1958, FM-2019/1.5.9.16
Реклама

Алик хочет стать художником.

Помилуйте, ну не могут же все стать художниками.

Боря хочет стать патологоанатомом.

Но не могут же все стать патанатомами.

Вера хочет стать кинозвездой.

Но не могут же все стать кинозвездами.

Гоша хочет стать мусорщиком.

Но не могут же все хотеть стать мусорщиками.

Денис хочет сказать лучше, чтобы не умереть.

Но не могут же все говорить лучше других.

Елдырин хочет уехать.

Но не могут же все хотеть уехать.

Живаго хочет уехать.

Но не могут же все уехать.

Зина хочет остаться.

Но не могут же все хотеть остаться.

Исаак хочет остаться.

Но не могут же все остаться.

А что же могут все?

Только одно — умереть, если когда-то родился. Все обязательно умрут.                                                              Но каждый умрет в свое время и при каких-то своих обстоятельствах.                                                        Кинозвездами не могут стать все, но возможность такую нельзя отнять ни у кого.                                  Абстрактным «всем» противостоит, стало быть, конкретная «каждая» или конкретный «каждый».

В Основном законе Германии (1949) прямо сказано, что каждый имеет право на свободное развитие личности, жизнь и физическую неприкосновенность.

Но и в Германии есть десятки миллионов людей, не знающих об этом параграфе конституции и всегда готовых ответить: «Ну не могут же все иметь право на свободное развитие личности»…

Да, все не могут. Но каждый может попробовать. С чего начать? Может быть, с отказа от синтагмы «ну не могут же все»?

Каждое дитя твердо знает, что оно — никакие не все, а только оно само. Потребуются десятилетия насилия и одурачивания, чтобы взрослый человек, говоря о себе самом, всерьез ссылался на «всех», которые видите ли «не могут».

Аргумент «не могут же все…» это, таким образом, всего лишь проявление слабоумия — личного или коллективного. И ни каплей больше.

Длинные цитаты охотно укорачивают до хлестких девизов. Например, в Германии довольно популярен девиз, приписываемый знаменитой социальной философине Ханне Арендт. По-немецки этот девиз звучит так: «Никто не имеет право на покорность». «Niemand hat das Recht zu gehorchen». Или: «Keiner hat das Recht zu gehorchen». И — подпись. Но исследователи липовых цитат, приписываемых замечательным людям, показали, что Ханна Арендт (1906–1975) этого как раз не говорила. Вернее сказать, ее слова были вырваны из важного контекста и — для красоты — подвергнуты тенденциозному сокращению.

В 1964 году Арендт давала радиоинтервью известному впоследствии историку Иоахиму Фесту (1926–2006).

Фест: «Вы упомянули Канта, и Эйхман иногда упоминал Канта в ходе процесса. Он сказал, что всю свою жизнь следовал моральным предписаниям Канта и что прежде всего он избрал кантовское понятие долга своим руководящим принципом».

Арендт: «Да. Возмутительно со стороны Эйхмана, не так ли? Ведь мораль Канта сводится к тому, что при всяком поступке каждый человек должен сам для себя обдумать, может ли максима его поступка стать всеобщим законом. А это ведь полная противоположность послушанию! Каждый является законодателем. Согласно Канту, ни один человек не имеет права подчиняться…

Эйхман был весьма умен, но у него была эта глупость. Возмутительна здесь именно эта глупость. Собственно, это я и имела в виду под банальностью [зла]. Нет глубины, где мог бы поместиться [сократовский] демоний! Это просто нежелание даже представить себе, что же на самом деле происходит с другим…

Да, эта неспособность, а теперь процитируем Канта, „помыслить за другого“ — да, неспособность… Это особый род глупости — как будто говоришь со стеной. Вы никогда не получите отклика, потому что к вам вовсе и не обращались. Это очень по-немецки. Второе, что мне кажется специфически немецким, — это прямо-таки сумасшедшая идеализация послушания».

Сейчас, почти шесть десятилетий спустя, Ханне Арендт, я думаю, указали бы на недопустимость такого суждения о «немецкой специфике». Но тогда, в 1964 году, сам Иоахим Фест поставил перед Арендт вопрос о том, чем немцы как совершившие преступление отличались от евреев как жертв преступления. Но утешимся другим: никто не сделал для отказа от этой печальной «специфики» больше, чем Ханна Арендт. И все же нам предстоит сделать еще один шаг — на этот раз от Арендт к самому Канту, чтобы понять, от какой именно покорности, от какого именно послушания обязан освободиться человек.

В сочинении «Религия в границах только разума» (1793) Кант пишет: «Формула „Богу надо повиноваться больше, чем людям“, означает вот что: если люди прикажут тебе совершить явное зло (прямо противоречащее нравственному закону), ты не можешь, не имеешь права им подчиняться».

Итак, возвращаясь к началу нашего рассуждения, мы вынуждены признать, фраза «никто не имеет права подчиняться», попросту говоря, лишена смысла. По своей бессмысленности она вполне равна фразе «не могут же все…». Но — с другого конца. Весь вопрос в том, кому и чему подчиняться.

Можно быть агностиком, не признающим существования бога. Но невозможно отрицать способность человека понимать, что руками этого человека творится зло. Бог в этом контексте — инстанция, которую человек выбирает для личного уклонения от совершения зла. Дело, стало быть, не в подчинении как таковом. Дело в неподчинении людям, требующим лично от тебя творить явное зло. Обкусывая цитату из Арендт и Канта до формулы «Никто не имеет права подчиняться», человек дурачит сам себя.

Конечно, он должен подчиняться собственному разуму. Но чтобы пробудить этот разум, приходится отказываться от липовой многозначительности, от смертельного упрощения. Могут спросить, а зачем же эти формулы вообще существуют? И разве может ошибаться большинство людей, охотно повторяющих эти слова? Так история в том и состоит, что ошибки большинства испытывают на прочность отдельного, единственного в своем роде человека. Этот человек — ты, читатель.

РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI

Скачайте приложение RFI и следите за международными новостями

Поделиться :
Страница не найдена

Запрошенный вами контент более не доступен или не существует.