Города, которых не было на карте: Правозащитница Надежда Кутепова написала книгу о закрытых городах
Правозащитница и юрист Надежда Кутепова последние семь лет живет во Франции, где она получила политическое убежище. В 2015 году ей пришлось бежать из Озерска, где ее организацию «Планета надежд» признали «иностранным агентом». До этого она в течение многих лет занималась защитой пострадавших от радиоактивных сбросов ядерного комбината «Маяк», а также защитой прав жителей ЗАТО — «закрытых территориальных образований»: бывших закрытых городов, построенных в середине прошлого века вокруг секретных атомных заводов. Свою книгу «Тайны закрытых городов» Надежда Кутепова посвятила истории этих территорий, которых до середины 1990-х годов не было на картах. Интервью.
Опубликовано:
Правозащитница Надежда Кутепова рассказывает историю закрытых городов в СССР и современной России
Вы родились в 1972 году в закрытом городе. Тогда он назывался Челябинск-65. В каком возрасте вы поняли, что место, в котором вы живете, особенное, не похожее на остальные?
Я думаю, что это произошло где-то в пять-шесть лет, и это было связано с тем, что моя бабушка со стороны отца жила на открытой территории, в городе Свердловске. Каждый год я ездила туда. Во время очередного инструктажа моих родителей, что я никому не должна рассказывать о том, где я живу, как называется мой город, я вдруг сказала себе: это так странно, [когда я приезжаю в Свердловск], вокруг меня много детей, и я не помню других детей, которые бы убегали при обсуждении места, где они живут. Это было первое наблюдение.
Второе я тоже очень хорошо помню. У моего папы были синие жигули. Одна из картинок моего детства — мои родители загружают ящики с консервами с болгарскими огурцами, болгарскими помидорами, польскими компотами в багажник. Я осознала, что это странно: мы едем в большой город, а берем с собой столько продуктов. В этот момент я поняла, что мы — какие-то другие. То, что мы были окружены забором и солдатами, стало меня интересовать позже — я воспринимала это как норму.
Формирование закрытых городов — всего их десять — происходит с 1945 по 1957 год. С чем это связано? Что это за временной отрезок в советской и мировой истории?
История начинается во время Второй мировой войны, когда каждая из воющих сторон заинтересована в создании уникального оружия. Первыми успеха достигают американцы. Советские разведчики успешно крадут этот секрет. История ускоряется после того, как американцы сбрасывают ядерную бомбу на Хиросиму и Нагасаки. В этот момент у нас уже есть лаборатория, где мы делаем плутоний в экспериментальных целях. Но мы понимаем, что для того, чтобы иметь бомбу, которая будет сильнее той, что сбрасывали американцы, нам нужен плутоний в промышленных масштабах. Поэтому в 1945 году принимается решение о выборе секретной площадки для строительства промышленного реактора для производства плутония.
Речи о городах не идет. Ученым даются критерии принципа отбора такого места — там должно быть много проточной пресной воды для работы реактора, оно должно быть расположено на расстоянии, куда не может долететь самый современный самолет той эпохи, чтобы разбомбить или украсть секреты, и это должна быть малонаселенная местность. Выбор падает на Урал. Первая площадка находится в Челябинской области. Туда начинают прибывать сначала военные, затем лагеря ГУЛАГа. Те, кто копал котлован, — это, конечно, заключенные ГУЛАГа. Постепенно все это развивается. В книге я рассказываю, как принималось решение о строительстве: предполагалось возведение поселка на две тысячи человек. Здесь мы начинаем задумываться: как две тысячи человек могли все это построить? А просто потому, что заключенные не считались людьми.
«Когда я была маленькая, я очень хотела знать вот что.
- Почему наш город, у которого нет собственного имени, охраняют солдаты и почему проверяют наши документы каждый раз, когда мы приезжаем и уезжаем из него. Начать заикаться на вопрос о моем имени или имени моих родителей — это означало попасть под подозрение, что, может быть, я и не та, за кого себя выдаю.
- Почему мы так хорошо живем в нашем безымянном городе, у нас есть все на полках магазинов — колбаса, конфеты, даже черная икра в буфете местного Дома культуры, одежда, мебель, немецкие куклы в универмаге, а в других городах, которые не закрытые, люди живут плохо, ничего нет, а за молоком очереди с пяти утра. Мне казалось это несправедливым, потому что люди, которые жили в тех, других городах, выглядели так же, как и мы, обычные люди...
Строго сдвинув брови, мама отвечала мне: "Потому что наш город особый. А почему он особый — об этом мы вопросов не задаем"».
Из книги Надежды Кутеповой «Тайны закрытых городов»
Те, кто руководит производством, не представляют себе масштабов смертности. Когда становится понятно, что люди умирают, умирают очень быстро и требуется все больше и больше людей, начинают привозить вольнонаемных. Это молодежь, люди с «чистыми» анкетами, без судимости и родственников за границей. Они начинают создавать семьи. Меня потрясла цифра, что на пустом месте в лесу в начале 1950-х годов рождаемость составляет три тысячи человек в год. Это огромное количество.
Пожалуй, с этого момента начинает развиваться город: тогда он назывался соцгородок. Люди, которых привезли туда первыми, как моя бабушка, которая была инженером-химиком в Пензенской области, примерно на десять лет исчезли для своих родных. Им было запрещено писать, звонить или каким-то образом общаться с семьями.
Одна из историй, которую я затрагиваю в книге, это право на место рождения. Все, кто рождался в закрытых городах, записывались в ближайшем областном центре.
У вас таким местом рождения указан Челябинск.
Даже в моих французских документах, которые я получила как беженец, местом рождения указан Челябинск. Я попыталась исправить эту несправедливость в 2005 году, организовав судебный процесс. Он проходил в Озерске, судья тоже была из Озерска и первое решение было положительным. Мы требовали, чтобы название города в свидетельстве о рождении было исправлено на Озерск. Но вторая инстанция, областной суд, это решение отменила с глупой и примитивной формулировкой, дескать, а чем вам не нравится Челябинск? До 1994 года, момента, когда закрытые города получили свои названия, никто в них не рождался.
То же самое происходит с регистрациями браков и смертей — формально человек из закрытого города никакого отношения к этой территории не имеет. Этих городов даже не было на карте СССР. Когда вы изучали географию в школе, вы этот вопрос не обсуждали?
География в советской школе начиналась с пятого класса. До этого нас уже в течение 12 лет обрабатывали на тему, что мы секретный город и нас нет на картах, поэтому такой крамольный вопрос даже не приходил нам в голову. Я помню карту Челябинской области: там есть город Кыштым, город Касли, есть озеро Иртяш, на котором мы расположены, а нас нет. Это был обычный ход вещей.
Ваша семья оказалась в Озерске (Челябинске-40, Челябинске-65), потому что туда, как вы упомянули, приехала в качестве вольнонаемной ваша бабушка. Вы в книге неоднократно говорите о том, что для бабушки выбор поехать работать в это место был связан с голодом. Продуктовое изобилие, которое предлагалось в этих закрытых городах, было определяющим фактором для привлечения людей.
Моя бабушка из Киева. В начале Второй мировой войны они бежали оттуда в Пензу, где она, будучи инженером-химиком, работала на Сурском суконном заводе в лаборатории по производству сукна для шинелей. Ее муж погиб в апреле 1945 года. Киев был разбомблен. Все это я знаю со слов моей мамы, потому что моя бабушка не дожила до моего рождения. Она всегда говорила, что когда ее добровольно-принудительно пригласили на этот завод, то первым ее вопросом было: какое там будет снабжение? Ей сказали, что снабжение будет очень хорошее, поэтому она согласилась.
Ей пришлось этому поверить, хотя, конечно, сомнения были. И моя бабушка, и многие другие говорили, что их везли куда-то в лес и они думали, что, возможно, их обманули и везут в лагерь. В тот момент вся страна готовилась к переселению в лагерь. А если кого-то не переселили, значит, ему страшно повезло.
Бабушка начинает работать на этом заводе и в течение десяти лет не имеет права сообщать о своем местонахождении никому из родственников. Как дальше складывается ее судьба? Как появились вы?
В 1948 году бабушка прибывает на промышленную площадку комбината № 817 — это даже еще пока не Челябинск-40 — со своими двумя детьми, моей девятилетней мамой и ее старшим братом, которому было 14 лет. Они селятся в бараках, таких финских домиках временной постройки. Как я понимаю, бабушка занимала довольно высокое положение, потому что иметь свой дом, даже такой простой, означало, что человек делает что-то важное. Она начинает работать инженером-химиком. Со слов моей мамы, они вручную делали плутоний, черпали его ложками. К сожалению, потом она заболела и в 1965 году умерла от рака лимфатической системы. Я никогда ее не видела, хотя меня назвали в ее честь. Ее тоже звали Надежда.
Моя мама заканчивает школу в закрытом городе в 1956 году. В этот момент город начинает постепенно открываться. Местные руководители понимают, что появляется молодежь, которой надо ехать учиться. Мама поступает в Челябинский медицинский институт, учится на врача, потом возвращается в город, устраивается на работу в заводскую поликлинику. Но в 1957 году в связи с решением о запрете сброса жидких радиоактивных отходов в реку [Течу], рядом с которой живут люди (там находится 39 деревень), отходы начинают хранить в подземных емкостях. Одна из емкостей взрывается 29 сентября 1957 года. По международной шкале, это третья после Чернобыля и Фукусимы ядерная авария, но вообще она была первой в мире.
Я появилась на свет благодаря этой аварии. В этот момент мой 18-летний отец был студентом радиотехникума в Свердловске. Его, как и тысячи других молодых людей, комсомол мобилизовал на ликвидацию последствий аварии. Это очень напоминает то, что происходило после Чернобыля. Таким образом он тоже оказался на промышленной площадке комбината 817, остался в городе, закончил Московский инженерно-физический институт — филиал, который в те времена и до сих пор есть в каждом закрытом городе. Он обеспечивает специалистами ядерное производство.
Мои родители познакомились в 1971 году. В 1972 родилась я, а год спустя моя сестра. Мой отец, к сожалению, умер в 1985 году. Это очень трагичная история, которая, наверное, сделала из меня правозащитника. У него был очень тяжелый рак кишечника — вследствие того, что он участвовал в ликвидации последствий аварии 1957 года. К тому же он работал на заводе по переработке радиоактивных отходов, очень грязном заводе. Его смерть произошла у меня на глазах. Сейчас я пишу свою вторую книгу, автобиографическую, и застряла на этом моменте, не могу сдвинуться.
Спустя много лет я узнала, что до моей мамы мой отец был женат и у меня была старшая сестра, которая родилась вскоре после аварии 1957 года и страдала заболеванием головного мозга. Она дожила до молодого возраста, но всю жизнь провела в больницах и умерла. Для меня это было еще одно потрясение.
Болезни и смерти, которые за ними следуют, это та цена, которую платят жители закрытых городов за то изобилие, которое у них было?
В общем, да. Хотя ими самими это не осознается. Когда ты рождаешься внутри колючей проволоки, когда ты окружен солдатами, когда соседи на твоей улице умирают в возрасте сорока лет, ты постоянно видишь похоронные процессии и ты знаешь, что тот умер от рака, этот умер от рака… Даже не зная, что делается на этом заводе, — в детстве я совершенно этого не знала — ты к этому привыкаешь.
В начале 1990-х все это [особое снабжение закрытых городов] исчезло. Руководителям атомной промышленности было очень сложно удержать тот же уровень дисциплины и патриотизма, но они, нажимая на старые кнопки, придумали новую идеологию: до сих пор жители закрытых городов считают себя избранными.
Вы об этом пишете в главе о менталитете жителей закрытых городов: «советский патриотизм + страх + икра = идеология я особенный». И еще: «мы тебе икру, а ты нам бомбу». Государство не скрывало этого подхода: мы создаем для вас особые условия, а вы работаете и делаете что-то уникальное?
Конечно, в советские времена это выглядело несколько иначе: это не выглядело как контрактные отношения по принципу «ты мне, я тебе», потому что у людей было много патриотизма. В воспоминаниях, которые я читала, общаясь и консультируя многих людей, я часто слышала от них, что им была доверена задача, как никому другому. Такими фразами: «нам была доверена уникальная задача». «Мы стояли на страже государства». «Мы стояли на страже мира». «Мы спасли мир».
То, что их хорошо снабжали, для них было само собой разумеющимся. Закрытые города все-таки выросли из ГУЛАГа. Но разница была в том, что в ГУЛАГе замена людей происходила незаметно: привезли вагон людей, они умерли, привезли второй. В атомной промышленности было иначе. Во-первых, там требовалась некоторая квалификация. Во-вторых, люди умирали еще быстрее. История о том, что человек утром ушел на работу, а вечером у него пошла кровь из носа, он упал и умер, для нас была повседневностью. Поэтому государство к страху и патриотизму добавило икру.
Есть ведь еще русская пословица: «кормит, значит, любит». А любит, значит, признает особенным.
Вы очень интересно описываете полки магазинов в городе, где вы выросли. Универмаг, где продавались куклы, в том числе немецкие, украшения. Вы рассказываете, как вы копили на кольцо, которое хотели купить в этом универмаге. Вы ведь не принадлежали к элите этого города?
Каждое общество развивается примерно по одним и тем же законам. Люди, которые создавали закрытые города, рассчитывали на то, что благодаря голубой крови, которую они свезли со всей страны, они создадут какую-то особую популяцию. Это был некий человеческий эксперимент. Именно поэтому, особенно после ядерной аварии, всех лагерных людей из города [начали] выпихивать, чтобы они там не оставались и не портили картинку.
В конце концов выросли люди, которые тоже создали свою элиту, свой средний класс, свое обслуживающее население. Мои родители принадлежали к среднему классу. Папа мой был инженер, но он был обыкновенным инженером, а мама моя была врачом.
Во всех местах, где было исключительное снабжение, был очень развит блат. Моя мама была невропатологом. Несмотря на то, что она не была коммунисткой, она была очень честной и блатом никогда не пользовалась. Наоборот, бравировала: «Это торговки, а я — врач». Поскольку она отказывалась от системы неформальных отношений, мы покупали все в обычном магазине ЗАТО, который, конечно, был намного беднее, чем, скажем, база управления рабочего снабжения, куда приходило все.
У мамы была зарплата где-то 200 рублей, и у папы примерно такая же. Для сравнения: мой свекор работал инженером в управлении реакторов. У меня сохранилась его профсоюзная книжка, где указана его зарплата: 650 рублей в месяц. А его 13-я зарплата — это 1300 рублей. Вы представляете, когда машина стоила 1000 рублей, и работник завода получал такие деньги — это действительно было богатство.
В 1983 году мой папа заболел и уже не работал. Поэтому на многие вещи я копила деньги сама. Сдавала бутылки. В советские времена чем можно было заработать? В основном, это была сдача бутылок или остатки сдачи, когда ты ходишь в магазин. Я очень хорошо помню это увлечение — ходить в универмаг. Обычно после школы я шла на музыку, потом делала уроки, а потом шла в универмаг. У меня была мечта иметь немецкую куклу. Она стоила намного дороже советских кукол и так никогда мне и не досталась. Когда мне было лет 13 — 1985 год, дефицит, гонка разоружений — у нас тоже начал появляться дефицит. Я помню, как я стояла в очереди за маленькими резиновыми пупсами из ГДР. Такого пупса я привезла с собой в Париж. Он мне дает continuité (непрерывность) между моим прошлым и настоящим.
Вы очень рано вышли замуж, в 18 лет. Ваша свекровь работала в заводской столовой и имела доступ в святую святых тех самых товарообменных отношений, о которых вы рассказывали. Благодаря ей вы смогли получить холодильник.
Я познакомилась с мужем, когда мне было 15 лет. Мы были студентами медучилища. Его мама работала кассиром на плутониевом заводе. Плутониевый завод — как раз тот самый завод, где мы делали нашу бомбу, которой мы грозили кузькиной матерью с трибуны ООН. Соответственно, у работников плутониевого завода было все.
Одно из первых воспоминаний моего мужа, которым он хвастался: в детстве у него было столько шоколада, что он из него делал железные дороги по всей комнате, и родители не могли там ходить. Возможно, поэтому нас называли «шоколадниками».
«Были ли у нас очередь? Как ни странно, но были, и их было много. Регулярно, за тем, что по местным меркам было дефицитом. У нас были очереди за бананами, арбузами, немецкими куклами-пупсами и первыми кубиками Рубика, французскими бюстгальтерами. Здесь ведь, как говорится, «у кого то щи жидкие, а у кого то бриллианты мелкие». Наши бриллианты были все таки мелковаты. А то, что у соседей (всей страны) были из-за нас жидкие щи, мы знать не собирались. Важность каждого гражданина страна оценивала сама и мы не собирались в это вмешиваться. Нам жилось прекрасно. ..Вся эта история продолжалась в СССР и с его развалом ушла в историю. В 90-е годы, когда ЗАТО перестали быть интересны Москве, снабжение резко ухудшилось. Полки магазинов опустели и стали похожи на полки советского Союза. Даже в салоне новобрачных, а этот салон был нашей сакральной коровой — там было все самое-самое дефицитное, — государство поощряло особо создание семей в закрытых городах, нужны были новые кадры для атомного производства. Некоторые, правда, специально подавали заявление в ЗАГС, чтобы отовариться, а отоварившись, расторгали помолвку. Так вот, в салоне витрина с золотом выглядела бедно, а ассортимент белых туфель упал с 15 до двух. Постепенно и это исчезло, Салон был пуст. Люди из УРСа в одночасье перестали быть местными «богами». Это был ужас, кошмар и караул, никогда не ведомый жителям ЗАТО с момента его основания. Они ведь так были нужны, раздутое чувство собственной значимости никуда не делось, идеология жила и процветала, только вот в кошельках и на полках подтверждения больше не было. Что делать и как выживать, было непонятно».
Из книги Надежды Кутеповой «Тайны закрытых городов»
Для меня это было погружением в совершенно другой мир. Мои родители запрещали мне краситься, носить сережки, а тут я знакомлюсь [с будущим мужем], и моя свекровь — вся такая красавица на плутониевом заводе, всегда с прической, с украшениями! У нее пудра Lancôme. Я погружаюсь в этот мир отоваривания по талону или без талона: куплено финское платье, которое можно поменять на сапоги… Это очень яркий период в моей жизни.
Очень показательной была реакция моей мамы: «как ты могла предать наши светлые идеалы и связаться с этими колбасниками, с этими сосисочниками, с этими тетками-кассиршами!»
Ваша юность пришлась на 1990-е годы, когда ЗАТО теряют свой особый статус и начинают открываться. Им придумывают новые названия, наносят их на карту, а люди из закрытых городов сталкиваются с новой реальностью, к которой они совсем не были готовы.
Для жителей закрытых городов вход в новую историческую эпоху начался немножко раньше, чем для всех остальных. Это было связано с подписанием договоров между СССР и США по поводу ядерного разоружения. Мы начали понимать, что мы стремительно теряем влияние, что то, что мы делаем, никому не нужно, — и в первую очередь нашей стране. Но до начала 1990-х система еще работала по инерции. Нам что-то присылали. Потом произошло резкое обнищание населения и резкое сокращение снабжения. Очень хорошо это помню: полки опустели, и везде стояли трехлитровые банки с солеными консервированными арбузами. Мы, конечно, находились в состоянии шока. Мы вдруг стали нелюбимыми, нас перестали кормить: не кормит, значит, не любит. У нас резко упала ядерная безопасность. В середине 1990-х началась утечка ядерных материалов. На эту тему есть несколько французских книг: журналисты расследовали, откуда была утечка, и установили, что это могло происходить только из закрытых городов.
На бытовом уровне это тоже сказалось резким сломом сложившейся системы блата. И это было очень трудно. Мы внезапно оказались в состоянии подростка, который вырос в богатой семье и вдруг стал нищим.
«Я чрезвычайно горжусь этим фактом своей биографии. Я торговала на улице 6 лет. В любой день и в любую погоду. Проливной дождь, мороз минус 35, жара плюс 40 — ничего не могло остановить меня. Я участвовала в развитии бизнеса в ЗАТО, что называется, от сохи и прочувствовала все его этапы развития на себе. Я заработала все что хотела, но через 6 лет мне стало скучно. Идея - просто зарабатывать деньги, больше не привлекала меня. Я ушла из бизнеса, когда можно было идти дальше, открывать свой магазин, охватывать иные рынки. Все, с кем я тогда начинала, так и сделали. Со временем мелкие уличные торговцы превратились во владельцев сначала отделов, а потом респектабельных салонов и торговых центров, которые уже строили сами, за свои средства, в новостройках города. Именно мы, первые уличные торговцы и «спекулянты», желающие воспользоваться неожиданной свободой, стали первым камешком в фундаменте среднего и крупного бизнеса закрытых городов».
Из книги Надежды Кутеповой «Тайны закрытых городов»
Как устроена жизнь ЗАТО сегодня?
Если вы прямо сейчас перенесетесь на территорию так называемой контролируемой зоны (про разделение на зоны я также пишу в книге, это жилая зона закрытого города), вы нисколько не удивитесь. Любой другой город того же возраста на территории РФ — это абсолютно то же самое.
Главным нашим отличием является существование особого режима, который обуславливает правила въезда и выезда. Из этого вытекают особенности коммерческих отношений: кто может заходить со своим бизнесом в ЗАТО, а кто не может.
Я специально посвятила одну главу работе федеральных органов власти, чтобы продемонстрировать, что у них есть осложнение в виде особого режима, но в принципе делают они все то же самое.
Жизнь сегодняшнего закрытого города — это угасающая жизнь. Только в двух городах, которые занимаются наукой для ядерной промышленности (это Саров и Снежинск), увеличивается население. Во всех остальных городах население резко сокращается. Большая часть молодежи предпочитает уезжать из закрытого города, не видя перспектив. Я даже ввожу специальный термин «уехавшие души» — уехавшие люди, которые остаются зарегистрированы в ЗАТО для того, чтобы не иметь сложностей с пропуском.
ЗАТО — это города пенсионеров. Это города, которые подпитываются рабочей силой с окружающих территорий. Это города, где периодически случаются коррупционные скандалы.
Особый режим — это сложная и деликатная тема для всех. Есть люди, для которых особый режим — это мать родная. Они от него кормятся. Кто владеет въездом — особым режимом — тот владеет миром ЗАТО. И это немаленькие деньги. Деньги от особого режима пока скорее разбегаются, чем сбегаются. Основные денежные поступления — это Росатом и ядерный бизнес. Но даже зарплаты, которые получают горожане, — это деньги, которые они вывозят из города. Цены очень высокие, и они предпочитают тратить деньги вне ЗАТО.
В конце книги я пишу о том, что правила особого режима нужно сделать человеческими и прозрачными. Мы не можем сегодня использовать обычаи делового оборота 1950-х годов. В большинстве стран, где были закрытые города, правительства от них отказались. Аналоги закрытых городов были, например, в Лос-Аламосе, когда они создавали лабораторию. Но власти поняли, что это нецелесообразно.
У нас ситуация несколько иная. Единственная попытка открыть закрытый город в Свердловской области вызвала единственные массовые протесты его жителей. Общество, возможно, пока не готово, но все движется в этом направлении.
Вам пришлось уехать из Озерска в 2015 году после того, как вашу организацию «Планета надежд» признали «иностранным агентом», а Ольга Скабеева с «России-1» сняла про вас сюжет, обвинив вас в промышленном шпионаже. Все эти семь лет вы живете во Франции, где вы получили политическое убежище. Когда вы сможете вернуться в Россию?
Пока я обладаю статусом политического беженца, вернуться в Россию я не могу. Но для меня вопрос, вернусь я или нет, не стоит. Я, конечно, вернусь. История в России развивается по синусоиде. Наступят другие времена, и я вернусь.
Более того, я сохраняю жилье в своем закрытом городе и тщательно за ним слежу. Год назад были опубликованы новые правила въезда граждан, постоянно проживающих за границей. Они должны приехать на КПП, сдать пропуск, в закрытый город их не пустят. Потом они должны ждать, пока родственники, живущие в ЗАТО, напишут заявление, которое рассмотрят. Процедура проверки занимает 60 дней. Видимо, они проверяют, не вступил ли кто-то в шпионскую организацию.
По чему вы скучаете?
По уральским горам. По озерам. Наш город [получил название] Озерск, потому что вокруг много озер. Я всегда ношу пропуск с собой: а вдруг режим падет, и мне срочно нужно будет поехать туда, на КПП?
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться