Почему все больше россиян ставят уровень жизни выше «великодержавности»?

По данным «Левада-центра», две трети россиян хотят видеть Россию «страной с высоким уровнем жизни, пусть и не одной из самых сильных стран мира». Это наивысший показатель за всю историю наблюдений, с 2003 года. В рамках этого же опроса до абсолютного минимума (32%) упала доля тех, кто желает видеть Россию «великой державой, которую уважают и побаиваются другие страны».

Две трети россиян хотят видеть Россию обычной страной с высоким уровнем жизни, хоть и не самой сильной на мировой арене. Это максимальный показатель за всю историю наблюдений «Левада-центра». AFP - ALEXANDER NEMENOV

Пик великодержавных настроений пришелся на март 2014 года, совпав с т.н. «крымской весной» — аннексией Крыма Россией. Тогда в рамках опроса, где социологи предлагают выбрать между великой державой, которую уважают и боятся, и обычной страной с высоким уровнем жизни, сторонниками «великой державы» назвали себя 48% россиян.

В августе 2021 года этот показатель опустился до абсолютного минимума в 32%. Особенно мало великодержавные идеи привлекают молодежь.

С 2015 года постепенно растет доля тех, кто хочет видеть Россию страной с высоким уровнем жизни, хоть и не самой сильной. Сейчас этот показатель достиг максимума за 18-летнюю историю наблюдений — 66%.

По данным «Левада-центра», вместе со стремлением к высокому уровню жизни общественное мнение заметно кренится в сторону советской системы и плановой экономики. Все больше людей мечтают «вернуться в СССР». В августе 2021 года максимальных показателей достигла доля россиян (49%), считающих лучшей политической системой советскую. До максимума за всю историю наблюдений (с 1992 года) выросла доля сторонников госплана и распределения — целых 62%, по данным социологов.

Обсуждаем результаты исследования и нынешние тенденции с заведующим отделом социоально-культурных исследований в «Левада-центре» Алексеем Левинсоном.

RFI: С чем связано то, что среди россиян заметно падают великодержавные настроения, и до 66% выросло число тех, кто хочет видеть Россию обычной страной, с высоким уровнем жизни?

Алексей Левинсон: Общественное мнение в этом смысле высказывает два прямо противоположных суждения. Даже более крупное большинство (от 72% до почти 90%) с 1992 года по 2018 год по крайней мере говорили, что Россия должна сохранять за собой роль великой державы. То, что Россия является великой державой, в 2019 году говорили 71%.

Идеал россиян двоякий. С одной стороны, это социальное государство — такое, каким был и в особенности каким является в их нынешних представлениях Советский союз, и каким не становится постсоветская Россия, несмотря на то, что этого от нее ждут, и это [социальное государство] записано в Конституции. Государство в этом смысле ведет линию либеральной экономики: не оно должно заботиться о людях, а они сами должны заботиться о себе. Это вызывает больше всего недовольства у людей, которые от государства зависимы: госслужащих и пенсионеров. 

Но если речь идет о том, с чем себя идентифицировать, то по тем же самым причинам (по мнению россиян, во внутренней политике страна не успешна, в части благосостояния, заботы о человеке гордиться нечем), остается гордиться величием страны. Да, мы бедные, но зато мы великая держава.

В представлениях россиян понятия «великая держава» и «хороший уровень жизни» — взаимоисключающие для России? Это две параллельные прямые, которые никогда не пересекаются?

Они принадлежат двум разным дискурсам, поэтому они не пересекаются. Если вести разговор, было бы замечательно, чтобы это сочеталось. Но в это никто не верит. Думают, что или-или. Или тратить на внешнюю политику и на военно-промышленный комплекс, или иметь другую структуру экономики, где возможно поднятие благосостояния. Какой делается исторический выбор — россияне видят.

Такой идеал, что Россия будет и великой державой, и очень богатой страной, какими являются в представлении россиян Соединенные Штаты, такой иллюзии нет ни у кого. Поэтому совершается одновременно два выбора. Идентифицировать себя с великой державой в основном за счет ее военной силы или агрессивной политики, большой Северной Кореей. Это один выбор, и это выбор большинства. А в части того, как хотелось бы жить в своей частной жизни, это выбор того же большинства: они готовы разменять [великодержавность] на благосостояние.

А если говорить о динамике и нынешней ситуации?

В 2021 году мы наблюдаем реакцию усталости от послекрымской эпохи. Сейчас люди в меньшей степени, чем тогда, готовы приносить свое внутреннее благополучие в жертву внешней политике.

Эта реакция имеет многобразные проявления. В частности Путина делают ответственным за внутриполитические решения, хотя большую часть своей президентской карьеры он был от этого общественным мнением освобожден.

Есть сигналы о том, что недостаточной уровень благосостояние все больше вызывает у людей готовность хотя бы внутренне против этого протестовать. Доля тех, кто готов выйти на демонстрации против падения жизненного уровня сейчас гораздо выше, чем в последние десять лет. Это не значит, что они реально будут выходить на демонстрации. Но в ходе интервью они так выражают свое недовольство.

Тут еще надо вернуться к тому, что государство ведет политику, что от тебя самого зависит, насколько благополучно живет твоя семья. А абсолютно господствующее мнение людей: что мы живем так, как распорядилось наше правительство. То, что цены растут, а зарплаты не растут, — это все вина правительства. Другие объяснения не принимаются. Дискурс патерналистский.

Как с желанием иметь хороший уровень жизни согласуется крен в сторону советской системы, госплана, распределения? Не возникает ли тут воспоминаний о пустых полках, полках, заставленных одинаковыми консервами?

Мы задаем вопрос: «Какую систему вы предпочитаете: советскую, нынешнюю российскую или западную?». Когда-то было довольно значительное 30-процентное меньшинство, которое выбирало западную модель, отношение к советской системы было критическим, и была надежда, что возникнет свой особый путь, который будет лучше и того, и другого. Современная российская система достигла максимума [одобрения] в районе 2008 года, когда рос уровень жизни. А затем, когда реально уровень жизни стал понижаться, а отношения с Западом ухудшались от месяца к месяцу, единственной альтернативой стало идеализированное советское прошлое.

Поэтому у нас растет доля людей, которая говорят, что нужна плановая экономика, а не рыночная. Но самое главное здесь падение одобрения существующей системы.

Только 18% поддерживают нынешнюю систему, в 2008 году было 36%.

Нынешняя система не удовлетворяет в части того, какие блага люди могут или хотят потреблять, ни в том, что на обещает. Когда мы спрашивает у россиян, каково будет экономическое положение страны в ближайшем будущем, большинство на стороне пессимистов.

Если говорить о крене к идеализированной советской системе, к представлениям об этой системе, какие тут отличия в зависимости от возраста? Много ли молодых людей разделяют эти идеи? Много ли таких среди взрослых, пожилых людей, которые помнят поздний Советский союз?

Помнят о дефиците, о пустых полках очень немногие даже среди тех, кто реально мог бы это помнить. Их собственный опыт полностью замещен идеализацией, ставшей фактом массового сознания. Коллективные представления подавляют реальные воспоминания (так везде бывает) .

Тут еще надо иметь в виду, что в разговоре ровесников, в неформальном и непубличном дискурсе, могут вспомнить и дефицит, и очереди, и блат — все эти феномены советского. Но в ситуации интервью, когда чужой человек задает вопросы и они записываются, включается публичный дискурс. Дело не в том, что респонденты боятся репрессий — они отвечают так, как это принято.

Общественное мнение сейчас идеализирует Брежнева, брежневскую эпоху, идеализирует советское, противопоставляя его нынешнему. То, как разделилась страна в начале 1990-х, когда были демократы и красные (или красно-коричневые), это разделение сохранилось до сих пор, хотя носители совершенно сменились. Сейчас люди считают, что развалили великую страну, в которой жизнь была цветущая и благополучная для всех.

Представления об одновременном существовании рыночной экономики и социального государства, что имеет место в большей или меньшей степени в разных европейских странах, — какова популярность этих представлений среди россиян? Какова популярность моделей западных демократий?

Сейчас она невелика. Но в самые первые послеперестроечные годы идеалом у россиян был так называемый шведский социализм. Россияне знали словосочетание и сами наполняли его собственным содержанием. Это значит капитализм, но только с заботой о человеке. Хорошие машины, хорошая техника, хорошие дороги, но и о людях государство заботится: все живут благополучно, научены, вылечены и так далее.

То, что эта утопия не реализовалась, — это основная претензия. Теперь уже шведским социализмом уже никто не озабочен, тогда хотя бы такой социализм, который у нас был [в СССР].  Потому что тот капитализм, который есть [в России] , явно не годится. Тем более, он явно не такой, как, скажем, в Америке. У нас не классический капитализм, у нас олигархический капитализм. Ничего лучше, чем советский опыт, [нет сейчас в представлениях большинства россиян].

Но внутри этого описания «не самой сильной страны», с чего мы начали, там сквозит эта не называемая Скандинавия: небольшие, но очень благополучные страны. Для россиян это первый пример. Они не думают про Венгрию или Канаду. Для них северо-запад Европы — это и есть воплощение идеала.