Как убежать из мужского государства?

В своей воскресной колонке доктор филологических наук Гасан Гусейнов отзывается на недавние атаки так называемого «Мужского государства» — неформального сообщества объединяющего людей радикальных националистических, расистских, гомофобных и женоненавистнических взглядов, чьей последней мишенью стала сеть японских ресторанов «Тануки». Поводом для конфликта стало использование последней в своих социальных сетях фотографий темнокожего мужчины и радужного принта.  

Мальчик в игрушечном бронетранспортере, г. Новая Ладога, 15 мая 2021 г. © AP - Dmitri Lovetsky

Говорят, теории заговора рождаются в головах у людей, которые вплотную подошли к безумию и даже уже занесли ногу над порогом в последней попытке рационально объяснить предательски рифмующиеся события. Некоторым удается довольно долго защищаться теорией заговора от разоблачения.

Но что если заговор публично объявлен? Как тут не перестать прятаться, чтобы прямо сказать: безумному веку — умную аналитику?

Нас будут спрашивать потомки, а как же все-таки рифмовались события 2021 года. Поговорим о борьбе мужского государства за свое сомнительное достоинство.

Смешно сказать, но точку в списке рифм поставил невиннейший президент Украины Владимир Зеленский, назвавший свои переговоры с президентом США Джозефом Байденом 1 сентября 2021 года «нормальным мужским разговором».

Я аж подпрыгнул от неожиданности. Надо же, вроде современный молодой человек, а в голове — вот такие тараканы. Если «мужской», то как он может быть «нормальным», если «нормальный», ну как, черт побери, он может быть «мужским»? Если бы это сказали российские деятели — Шойгу, Лавров или Путин, — я бы не удивился: Российская Федерация управляется действительно мужчинами, и управляется по-му… Ну ладно, не будем задерживаться на очевидном.

Перейдем от случайной оговорки фальцетом к глубинной рифме. Ведь у нас одновременно в новостное поле попали сразу два мужских государства. Одно — талибан с его законами шариата, многоженством и тотальным вытеснением женщин из общественной и политической жизни. А другое — «Мужское государство» в Российской Федерации. Мужским оно названо для краткости. Потому что оно еще и расистское, и гомофобное, и террористическое: своих целей оно добивается нападением на людей и рестораны. Трепещите, горожане и меньшинства.

В этом же списке — и вегетарианская массовка из антифеминистов и гневающихся на невинные феминитивы. Все эти борцы и борчихи, бурчащие что-то о наших великих традициях, не были бы так опасны и не мешали бы своей косностью молодым людям работать над смягчением нравов и расширением возможностей своего языка, если бы не попадали в цепочку — пусть слабым и ржавым, но все-таки — довольно прочным звеном.

Кто еще рифмуется с мужским государством? Много их, любителей публичной порки слабых. Это — главная культурная забава по сплочению большинства вокруг ненависти к меньшинствам.

В советской пенитенциарной системе было парное понятие «социально близких» и «социально чуждых». Если в тюрьму попадает уголовник, у него есть возможность примкнуть к тюремному «мужскому государству» — ворам в законе. Система воров в законе — зеркальное отображение партийно-чекистской системы на воле. В ней вор и убийца — социально близкий. А политический заключенный считался социально чуждым. Чутье на своего и чужого сработало и с талибами. Посол в Афганистане не просто так назвал их «адекватными мужиками»: они — «социально близкие». И у них те же ценности, что у других наших «мужских государств»: превращение женщины в производительницу потомства, кухарку и усладительницу требовательного мужского телесного низа. Собственно говоря, идеальный мужчина в мужском государстве — это и есть воплощенный телесный низ, мышца и железа, сокращающаяся без участия головного мозга. Что такое мужчина в «мужском государстве»? Половой мозг, считающий себя богом.

Аттический комедиограф Аристофан в разгар войны, вскоре после которой вся пестрая полисная Греция была завоевана македонскими царями, написал и поставил несколько утопических комедий, в которых власть в государстве перехватывали женщины. Одна из этих комедий — «Лисистрата» (по-русски — Демобилизация) — до сих пор идет на сцене десятков стран. Из нее извлекают обычно две темы. Первая — так называемая антивоенная. Чтобы прекратить войну, героини комедии общими усилиями отказывают своим воинственным мужьям в ласке и ложе. По ходу дела зритель даже забывает о войне, потому что уж очень эротически заострена эта пьеса. Тут тебе и громадные фаллосы, о которые спотыкаются обезумевшие от похоти мужики, и много чего еще, что кажется смешным во все времена. Эта вторая тема решительно смягчена в переводах на все языки, а особенно в странах, где сквернословие и богохульство запрещены, ибо оскорбляют чувства верующих. Вот почему пересказать комедию в современных условиях попросту невозможно.

Но подлинно смешное, или серьезно-смешное, как называл его Сократ, случается не на сцене, а в голове у человека — зрителя, современника или приходящего из глубокого будущего. Ведь это ж — комедия. Перевернутый мир. Мир невозможного. Нельзя себе представить, чтобы женщины поступили так, как предлагают героини «Лисистраты». Смешно поэтому не то жалкое состояние, в какое попадает мужское жлобье — все эти воины, их взводные, рвотные и полковники. Смешны потуги женщин изменить хоть что-то в самом ходе вещей. Смешна сама мысль о возможности не воевать, не грабить, не убивать. Главная скрепа — это смертоубийство, на которое мужчины способны больше, чем женщины, просто потому что они физически сильнее.

Избиение, изнасилование, принуждение подростков к многолетнему сожительству со стареющим самцом, требование мириться с другими самками в окружении самца, — это та норма сообщества, которую официальные и не официальные представители «мужского государства» навязывают всем, потому что так было всегда, потому что это наша религиозная традиция, потому что бог так велел, потому что так жили предки наши, вот и мы будем так жить. Кстати говоря, и геев и лесбиянок это подавляющее большинство боится, потому что видит, что в собственных недрах ЛГБТ-сообщества, да и среди сочувствующих ему людей, дети воспитываются мягче, человечнее, терпимее — без той марциальной брутальности, которая так нужна «Мужскому государству».

Когда я впервые увидел по-новому воспитанных молодых мужчин, мальчиков без мечей и пистолетов, физически крепких и выносливых, но дружелюбных друг к другу, таких, которых в прежние времена назвали бы «слишком женственными», я и вправду поверил, что люди постепенно научились не подчиняться биологии, а преображать ее во что-то почти божественное. Правда, как агностик, я не имею ни малейшего понятия, что это. Но слово красивое — божественное преображение, вот я его и употребляю сейчас.

Итак, озираясь вокруг себя, я вижу, что вдруг все люди поделились на две группы. Есть те, кто с «Талибаном» и «Мужским государством» против феминизма и феминитивов, а на деле — против баб, которые лезут не в свои сани, у которых волос долог, а ум короток, которые любят и плеточку нашу, и, конечно же, наш мозолистый член, просто не признаются в этом, сучки. И есть те, кто никогда больше не хотел бы видеть, как мужчина говорит за двоих, как он ведет на веревке женщину, завернутую в ткань.

Еще светлее общество, в котором полов больше двух. И в котором человечное поведение может состоять в том, чтобы вовсе не различать, кто есть кто. Разве что по обоюдному согласию. Но при этом скрупулезно соблюдать требования тех, кто хочет внимания к своему гендеру, к тому, что кому-то кажется странностью, кажется неприемлемым вызовом неприемлемой слабости. Кто хочет быть учительницей, дворницей или герцогиней, а не женщиной-летчиком и не женщиной-министром.

Пока толща общества не готова понять это. Но на то она и толща — долго пробивается эта плева, называемая традицией. Вот почему я хорошо понимаю всех — и женщин и мужчин, а особенно детей, — которые мечтают сбежать из этого безумного мира куда глаза глядят, сбежать от приматов, строящих или уже построивших свои мужские государства, какими бы религиозными традициями и подвигами кровожадных предков ни обосновывали эти приматы свой строительный зуд.