Политкорректность и русофобия

Две темы волнуют сейчас, можно сказать, всю Россию — от ее властной вертикали до последнего технического интеллигента — русофобия и политкорректность.

Ученые из НАСА назвали место приземления марсохода Curiosity в честь писателя Рэя Брэдбери (Bradbury landing), портрет которое виден на экране в Лаборатории реактивного движения в Пасадене (Калифорния) 22 августа 2012 года AP - Damian Dovarganes

Власти, понятное дело, озабочены русофобией. Критика действий текущих российских властей, от кого бы та ни исходила, обзывается словом «русофобия». Его понимают как «ненависть к России или к русским». Но греческое слово «фобос» означает не ненависть, а страх. И русофобия это не ненависть к России, а только страх перед Россией. Но разве не этого хочет от мира руководство России? Ныне покойный русский философ-националист Константин Крылов писал в апреле 2017 года в своем телеграм-канале:

«Всё-таки слово „русофобия“ неудачное. Лучше бы — „мизорусия“ — ненависть к русским. Русских, к сожалению, никто не боится — только ненавидят и презирают, причем презрения больше. „Это червивое говно, с которым можно делать что угодно“. Разумеется, именно тех, кого совсем, ни капли не боятся, выставляют „страшными“ — это доставляет нашим мучителям дополнительное удовольствие».

Нельзя спорить с человеком, который не может ответить, но ведь эти слова Крылова сами являют образец мизорусии. Крылов здесь не спорит с другими, а оплакивает сам себя: он видел вокруг мучителей русского народа, доведенного, в его представлении, этими мучителями до состояния, когда сама мысль о себе становится новой мукой. Так бывает, что мысль гибнет как от короткого замыкания, а чувство – боль, отчаянье, ненависть к окружающему миру — только усиливается. В последние годы жизни Константина Крылова, насколько мне известно, как раз и были отравлены репрессиями, которым этот философ был подвергнут именно за свою «мизорусию».

В отличие от крыловской мизорусии, русофобия — это, в основном, страх перед государством российским. Но страх перед Россией даже в так называемых развитых странах вовсе не смыкается с ненавистью к стране или с презрением к русским. От Германии до Греции, от Франции до Финляндии страх этот прихотливо сочетается с некоторым уважением, с признанием и даже признательностью, которую многие по-прежнему испытывают к Российскому государству. Возможно, русофобия европейцев ослаблена их антиамериканскими настроениями: никто в Европе не боится Соединенных Штатов, а многие даже и ненавидят Штаты. А вот Россию боятся, но ей же и сочувствуют.

После того как братские республики, РСФСР, УССР и БССР, сговорились и расчленили своего родителя — СССР, сочувствие по этому поводу в мире испытывали только к России. «Граждане судьи, да, мой подзащитный сам съел своего родителя, но войдите в его положение: он уже наказал себя, ведь отныне он — круглый сирота! А страны-соседки еще и жируют за его счет! Проявите чуткость к сиротинушке!»

Эпоха повышенной чуткости к переживаниям людей породила примерно тогда же и политкорректность. Например, в США требования политкорректности распространяются на разговор о межрасовых и межгендерных отношениях. История рабства, отразившаяся не только в языке, но и в литературе, архитектуре, университетских нравах, сейчас отыгрывается и отрыгивается на тех и у тех, кто стал – несколько поколений спустя! — ее невольным профитером.

А вот об истории в США можно говорить что угодно. В Германии и кое-где в Европе всё наоборот: запрещены высказывания, которые могли бы поставить под сомнение преступления национал-социалистов против евреев, гомосексуалистов, цыган и инвалидов. Тысячи исследований, архивных документов и свидетельств не оставляют ни малейших сомнений, что эти преступления были совершены. О фактах рассказывают в школах. Но из школ ушли носители политкорректности 1960-х-1980-х годов, и вот появляются люди, для которых всё это – либо темный лес, либо результат какого-то заговора против Германии. А человек, который публично засомневается в этих несомненных преступлениях, сам становится преступником. А для кого-то он — невинная жертва политического (политкорректного) преследования.

В России действуют два кодекса политкорректности. Один насаждается государством, вернее — его верхушкой и довольно широкими массами населения, связавшими свою судьбу со спецслужбами, с ловлей смутьянов и с надзором над заключенными. Для этих людей святынями являются Советский Союз и вся его карательная машинерия, а также товарищи Сталин, Брежнев и Путин, а также отдельные исторические события или эпохи. Любое отрицательное суждение об официальных исторических святынях считается неполиткорректным. За него можно получить срок — как за клевету, проявление неуважения в грубой форме, оскорбление с нанесением ущерба. Ущерб имеет денежное выражение.

В редчайших случаях западные и российские официальные представления о политкорректности сближаются. Например, преступления национал-социализма или оскорбление величия представителей действующей власти или короны, употребление в публичном высказывании этнофолизмов — бранных кличек, даваемых представителям разных национальностей.

Но есть в России и другое меньшинство, совсем скромное по численности, но культурное и начитанное. Для него политкорректно критическое отношение к преступлениям советской эпохи и ее наследников. У этой части населения России словосочетание «1937 год» означает, например, пик сталинского террора против так называемого собственного народа. А на языке провластной российской политкорректности «1937 год» — это что-то вроде временной поломки машины государственного управления, когда одна часть машины («бериевцы»), возможно, в результате заговора (англо-американского или японско-германского), уничтожила другую часть («ежовцев»), в результате чего пострадали, извиняемся, отчасти ни в чем не повинные граждане. Один россиянин при слове «чекист» падает, схватившись за сердце, а другой — вскакивает, окрыленный. Есть и промежуточные варианты.

Счастье нашего времени состоит в том, что мир все еще плюралистичен, что есть еще люди, умеющие разбирать предложения. Понимать, например, иронию, или читать книги с комментариями. Некоторые из этих людей вполне добровольно выбирают политкорректное выражение, понимая, что из неверно услышанного злого слова легко вырастает и злодеяние. Например, семейное насилие. А зачем злодеяния, если можно их избежать? Так что политкорректность, нацеленная в будущее, вещь столь же полезная, сколь и банальная.

Другое дело — попытка с помощью этого инструмента управлять прошлым, переводить на язык современной политкорректности то, что было создано задолго до тебя и твоих соратниц и соратников. Идеологи политкорректности, переписывающие прошлое, уподобляются барону Мюнхгаузену, который спускался с Луны, обрубая серебряным топором верхнюю часть каната из соломы и привязывая его к канату снизу.

Вот почему, как только политкорректность из разумного поиска лучшего слова для нужд нашего времени превратится в идеологию переписывания прошлого, мы уйдем под землю на ту же неприятную глубину, на какую вонзился в землю доблестный барон Мюнхгаузен, свалившись с Луны.

Сегодня нам придется падать даже не с Луны, а с Марса. Два дня назад, с опозданием на двадцать с лишним лет против предсказания Рэя Брэдбери, земляне как раз выкатили на красную планету свою тележку. А ведь четверть века назад великий американец предупреждал нас не только об этом, но и об угрозах политкорректности.

"— ...Но самое ужасное — это то, что еще 43 года назад я предвидел политкорректность.

 — Неужто в «Фаренгейте»?

— Да. Босс–пожарный в одном моменте там описывает, как всевозможные меньшинства одно за другим затыкают рот мыслящему обществу, приводя пример: «Евреи не любят литературных героев Фейгина и Шейлока — надо сжечь все книги с ними, запретить даже всякое упоминание. Черным не нравится негр Джим (в оригинале у Марка Твена — Nigger Jim. — Прим. перев.), сплавляющийся на пароме с Гекльберри Финном, — сожгите или хотя бы спрячьте все книги о Томе Сойере. Борцы за права женщин ненавидят Джейн Остен как слишком неудобную и старомодную — оторвать ей голову! Апологетам семейных ценностей неугоден Оскар Уайльд — твое место на параше, Оскар! Коммунисты ненавидят буржуев — убить всех буржуев!.." Так все и происходит. Но если во времена «Фаренгейта» я писал о тирании большинства, то теперь я говорю о тирании меньшинств. В наши дни остерегайся и тех и других! Первые пытаются заставить тебя делать каждый день одни и те же вещи, вторые пишут мне, например, что стоило бы уделить больше внимания правам женщин в «Марсианских хрониках» или придумать больше чернокожих героев в «Вине из одуванчиков».

— Вы что-нибудь отвечаете на подобные письма?

— Мой ответ обоим сборищам одинаков: большинство вы или меньшинство — идите к черту, прямо в ад, вместе со всеми, кто попытается говорить мне, что делать и как писать. Сейчас все общество разделилось на разнокалиберные меньшинства, которые на деле те же книгосжигатели — они жгут книги путем их запрещения. Вся эта политкорректность, разросшаяся одиозными дебрями в студенческих кампусах, — дерьмо собачье".

Из интервью Рэя Брэдбери Кену Келли в журнале Playboy, май 1996 года. Перевод: Константин Конь.

Если следовать за мыслью Рэя Брэдбери, то придется признать, что политкорректность, превратившись в новую идеологию, и сама может пасть жертвой политкорректности. Оплетенные новыми предрассудками люди перестанут понимать, как дошли они до жизни такой, и потребуют разговора начистоту. Это будет печально для политкорректности здорового человека будущего. Мне, например, очень не хватает в русской речи феминитивов, хотя все предпосылки для них в языке есть — от гусыни и пушкинской председательницы до курицы и машинистки. Но ведь есть и такие, кто считает подобное вмешательство нарушением политкорректности патриархальной во имя новой гендерной политкорректности. Эх, не любят пока меланхолики-мизорусы веселых холериков-русофобов!