Роскомнадзор пропагандирует эсхрофемизмы

«Если для смягчения сильного выражения мы употребляем эвфемизмы, то почему нет обозначения для обыкновенного слова, которое кажется слушателю или читателю настолько похожим на запретное и низменное, что тот слышит или видит именно его? Такое слово, которое — сознательно или бессознательно — вызывает принудительную ассоциацию со сквернословием, я и придумал». Филолог Гасан Гусейнов размышляет о попытках Роскомнадзора бороться с «неконтролируемым подтекстом», «успехах» советской цензуры и необходимости запомнить новый термин «эсхрофемизм».

Река в Курской и Белгородской областях. Берет начало северо-восточнее деревни Сомовка. Левый приток реки Оскол. © DR

Все знают, что такое эвфемизм. Так называют вежливое слово, которым говорящий заменяет другое — запретное и непристойное.

Например, вместо грубоватого «задница» можно сказать «корма» или, с другим оттенком значения, «пятая точка». Иногда бывает так, что нельзя назвать по имени человека — религия не позволяет. Скажем, множество эвфемизмов появилось у фамилии Навальный: «берлинский пациент», «известный вот блоггер наш» или «фигурант».

Однажды на лекции я сказал так: «Плутарх говорит это не в охуление своего героя, но и не восхваляя его». В аудитории — а это была самая большая, 9-я поточная аудитория первого гуманитарного корпуса МГУ — поднялся некоторый шум, который не сразу улегся. И я не сразу понял, что именно смутило моих слушателей. Но я услышал, как один из студентов переспросил сокурсницу громким шепотом: «Что, прямо так и сказал?!" И тут до меня дошло: они расслышали в слове охуление более знакомое им в обиходе бранно-разговорное словечко со смешанным значением — «сильное удивление» и «полное слабоумие». И тут я понял важную вещь. Если для смягчения сильного выражения мы употребляем эвфемизмы, то почему нет обозначения для обыкновенного слова, которое кажется слушателю или читателю настолько похожим на запретное и низменное, что тот слышит или видит именно его? Такое слово, которое — сознательно или бессознательно — вызывает принудительную ассоциацию со сквернословием, я и придумал. Слово это — эсхрофемизм. Буквально — скверноречие. Чем скверноречие отличается от давно уже известного сквернословия (эсхрологии)? Тем, что само по себе оно вполне прилично, а воспринимается, расшифровывается как сквернословие только в контексте речи.

На этих эсхрофемизмах стоит вся шутовская культура. Например, так называемый лабушский фольклор. Лабухи, они же музыканты, не дадут соврать. Даже из сонаты для фортепьяно они ухитрились изготовить «саматыбляфортепьяно», а из «Поэмы экстаза» циничное «поем я из таза»! Ну ничего святого у людей не было!

Или вот у Венедикта Ерофеева в «Москве-Петушках» эсхрофемизм «баллада ля-бемоль» вызывает принудительную ассоциацию отнюдь не с балладой.

Не буду говорить об изобретательности переводчиков более свободной в этом отношении западной художественной литературы на русский язык советской эпохи: «Мне это давно остолбенело!» — пишет Рита Райт, монаха Ейвставия придумал Николай Любимов.

В советское время возникла такая присказка: «Каждый понимает в меру своей испорченности». Смысл этого присловья прост: в любую секунду из любого высказывания может всплыть «неконтролируемый подтекст». На этом термине — «неконтролируемый подтекст» — держалась вся советская цензура. Забиралась она при этом даже не столько в область политического, сколько туда, где просто жил своей жизнью обычный человеческий язык.

Страх допустить неконтролируемый смех над чем бы то ни было возвращается и сейчас. Но история его не забыта. И теперь, благодаря ученым иностранцам и пытливым молодым россиянам, уже и не будет забыта.

Роскомнадзор выпустил на днях рекомендацию, в которой предложил не пользоваться случаем и не протаскивать, под предлогом лингвистической точности, слова и словосочетания, которые могли бы привлечь к себе внимание нестойких россиян сходством с запрещенными в Российской Федерации «нецензурными выражениями».

«ВНИМАНИЮ СМИ: О написании и произношении неблагозвучных иностранных фамилий, имен и географических названий
 
Написание или произношение иностранных имен, фамилий, географических названий, которые на русском языке созвучны нецензурным словам зачастую становится элементом привлечения повышенного внимания к материалам СМИ.

Написание иностранных имен, фамилий, географических названий, не подпадает под действие нормы закона «О средствах массовой информации», запрещающей использование в СМИ ненормативной лексики.

Вместе с тем выбор варианта буквального написания или произношения подобных слов всегда остаётся за редакцией средства массовой информации и отражает уровень культуры и профессионализма журналистов и главных редакторов СМИ.

Роскомнадзор обращается ко всем средствам массовой информации с просьбой подходить к транскрибированию неблагозвучных иностранных фамилий, имен и географических названий с позиции высоких профессиональных стандартов и с учетом восприятия аудиторией, особенно детской и подростковой».

Дух советского цензурного трупа ничем не перешибешь. Даже не буду говорить, что само употребление слова «нецензурный» противоречит действующей Конституции. Интересно, что эсхрофемизмы Роскомнадзор находит только в иностранных названиях. Советская власть исправно глушила их с 1920-х по 1980-е годы. Переименовали десятки неблагозвучных названий, в которых начальству мерещилась непристойность. Вот несколько примеров: Польское Сучкино в Горьковской области переименовали в Липовку, Блевачи в Минской области — в Прибрежную, а Бордели Витебской области стали Искрой. Село с дивным названием Вчерашние Щи стали называть бесцветной Калиновкой. Или вот в Гродненской области было село под названием Дрочилово. Ну не могла советская власть пройти мимо этого возмутительного факта: «Советские люди не дрочат!» И теперь там ПГТ Гагарин. Дураково стало Дубровым, Дуричи — Знаменкой, Ибаково в Мордовии — Нагорной, а Кукиши в Витебской области — Гвардейской.

Идем дальше по алфавиту.

Деревню Поздютки переименовали в Радугу. Сейчас вот не знаю, как справятся с опасным политическим символизмом радуги новые власти: советские справились со своей задачей на пять. Херовка в Смоленской области стала Красной Пристанью, Хреновщина — Ясной Поляной, а Чертовщина — Парижской Коммуной.

29 июня 1932 года Георгий Оболдуев взял на карандаш эту оргию переименований:

Нас нравственность одолела: –
Околеть с нее! –
Пуританская добродетель;
Валетная честность.
Пруденты! Паиньки! Целки!
Мильтошки по заутренним ночам
Тормозят рукояткой перчатки
Грáждан Марксквы,
Перебросавшихся дóпоздна – дóрана в картишки:
«А может, и нельзя?»
«Быть может, запрещено уж?»
«Посадют, может статься?!»
Впросак попадают граждáне
Под ренонс отсутствующего вопроса;
Проносят, как от дамы трефéй,
Слова,
Не могущие укрыть неказистой тайны;
Лепечут ремизным голосцем
Безкозырную околесицу,
Всё-таки расплачиваясь за исповедь
По-крупной:
Подневольным показом документа,
Бьющего через край «интимнейшими» сведеньями:
Петр…
«(О, эта наглая муниципальная мразь,
Издевающаяся со скуки,
Может безнаказанно пощекотать:
“Петенька, Петруша, Петушок”…)»
…Александрович…
«(Ага, не подкопаешься,
Зараза, чорт!)»
…За – дни – цын…
«(О, оскорбленье, негодяйство, дерзость!!)»
Но «сами по себе» рассыпаются словечки:
«Нет, товарищ милиционер. Вы ошиблись;
Ошибочка произношенья:
За – ррр – ницын! –
Темновато здесь»…

Этим — можно. Мильтошка, человек при власти, легко превращает Петра Александровича Зарницына в Петушка Задницына. Так что поздно, поздно бегать за иностранщиной, вызывающей «неконтролируемый подтекст» и угрожающей стать «элементом привлечения повышенного внимания к материалам СМИ».

Четверть века назад Белла Ахмадулина написала посвящение Виктору Конецкому — питерскому писателю-маринисту, остроумно знакомившему позднесоветского читателя с Европой.

В Санкт-Петербург пишу.
Звучит неплохо.
Но так играет в шахматы эпоха,
чья сложность вкратце  – наши жизнь и смерть,
что улица: «им. Ленина» – как прежде
зовется. Нумер дома – тридцать шесть,
квартира нумер двадцать. Стала реже
я навещать причал или подъезд
(по-питерски: парадная). Парада
в подъезде нет, да и подъезда нет,
но сам подъезд, жюльверностью пиратства
въезжает в заумь. Эта пристань есть,
чтоб адресат пристанище имел
в уме и в доме…

Говорят, впрочем, что россияне изучили опыт соседней Украины, где в 2019 году Киевский апелляционный суд оправдал гражданина, назвавшего мэра города Тетиева «гандоном». В постановлении суда сказано, что ответчик, возможно, имел в виду Ива Гандона — известного французского писателя-фантаста и, кстати, большого друга Советского Союза, приезжавшего к нам под неприкрытым собственным именем. Обремененный высокой культурой ответчик использовал фамилию писателя как раз во избежание обидного для политика слова «фантазер».

Сколько волка ни корми, тот все в лес глядит.

Все-таки придется вам, граждане, запомнить и этот неблагозвучный термин. Нет-нет, не гандон — его вы и без меня знаете, а эсхрофемизм.