Много ли человеку власти нужно?
«Зря Вольдемар с Димоном назвали «чушью» сатанинский заговор, обидели черта старые двоечники. Значит, вместо Толстого и Чехова Ленина и Сталина читать будете, господа». Филолог Гасан Гусейнов — о притчах Льва Толстого, пародии Антона Чехова, а заодно и об этимологии слова «чушь».
Опубликовано:
Слушать - 08:11
Зол бывает человек. То ему обидно, к тому завидки берут, а иной раз то, от чего человеку хотелось убежать, в самом неожиданном месте его, болезного, и встречает. Об этом давным-давно предупреждал Лев Толстой. Но не по зубам толстовская наука жизни его наследникам. Удивительное дело: в самые мрачные времена советской жизни опубликован был почти весь Толстой, и в школе его проходили, учителя и школьники в разных классах до полуобморока обсуждали одно-другое-третье. И все-таки прошел Лев Толстой сквозь советскую жизнь транзитом — под ленинским конвоем, как зеркало русской революции.
Вот и остается Лев Толстой как бы в стороне от нынешней столбовой дороги. Как он умер в 1910 году отлученным от церкви, так и сейчас не хотел бы подпускать его официоз, чертяка, к так называемому простому человеку. Сам Толстой это еще в конце 19 столетия понял, когда увидел, что одно дело — с образованным, культурным обществом говорить и совсем другое — с молодым, дикарским племенем да с мужиками, солдатами, с тем поднимающимся новым классом, который и в суевериях погряз, и хорошей жизни хотел, но только вокруг себя столько всякого навидался, что не до себя ему уже было.
И стал Толстой для такого человека сказки писать, или притчи. Довольно удивительно мне было прочитать у Георгия Адамовича цитату из предсмертного письма Джеймса Джойса дочери, в котором тот назвал притчу «Много ли человеку земли нужно?» «величайшим из всех когда-либо написанных рассказов (the greatest story ever written)».
Удивительно мне это было, ведь главным героем притчи Толстого был черт.
Или другая притча того же цикла — «Как чертенок краюшку выкупал».
И там главное действующее лицо, вроде бы, мужик. Толстой ведь реалист, не забудем этого! Но главные герои все равно у него в этом цикле — чертенок и набольший черт. Они и побеждают мужика. Иногда эти толстовские притчи называют назидательными сказками. Исследователи и знатоки немного воротят нос: нет тут, дескать, нужной тонкости, нет той неуловимости и неопределенности, нет сложного контура человеческой натуры.
Черт просто побеждает человека. Но как он это делает? И нельзя ли человеку как-то исхитриться и черта победить?
Ведь чем силен черт у Толстого? Тем, что изучил человеческую природу. Зависть к чужому богатству. Самоуверенность и самохвальство: мол, да если бы мне то-то и то-то, я бы уж развернулся, уж я бы показал. Алчность в человеке переплетена с трусостью: а вдруг придется с кем-то делиться? И с так называемой справедливостью: а зачем это сильному делиться со слабым, умному с дураком, работящему с лентяем? Мы, черти, не сицилисты какие. Но мы знаем, как человек думает, что он чувствует, знаем, как самое низменное в нем пробудить, как заставить человека стать человеком-лисой, человеком-волком и человеком-свиньей. Черт читает в сердцах человеческих. Знание чёрта о человеке — тайное знание.
Чехов, которого Лев Толстой нежно любил, написал однажды пародию на толстовские притчи о черте. Из-под чеховского пера как раз и выскочил тот необыкновенно живучий персонаж, который вскоре материализуется уже в советской России и начнет править с помощью своих чертенят. Вот они набежали, маленькие, с холодными головками, горячими сердечками, чистыми ручками, острыми коготочками, тяжелыми копытцами, кистястыми хвостиками.
В маске человека, знающего, как надо, изучившего человеческую природу, можно сказать, дотла.
Толстой, как мы помним, жил в безбрежной Российской империи, и Пахом, которого черт искушал огромностью земельных владений, которые можно в вечную собственность получить, умер, надорвавшись от жадности. Просторов в России поубавилось, вот почему черт, видимо, решил взяться за время, отпущенное человеку для отправления власти.
Много ли человеку власти нужно? «Мне бы подольше у власти побыть, мне ж тогда сам черт не брат будет!»
Обиделся черт: «Ну как же это, Вольдемар, родная душа? Ну как же это я тебе не брат? Кто ж я тогда?»
Обиделся черт на Вольдемара, к набольшему своему побежал. Там, дескать, Вольдемар меня обижает. Говорит, что, мол, если до скончания века своего у власти просидит, то и сам черт ему не брат будет. Тут и набольший, отец его подземный, обиделся не на шутку. Он ведь и раньше всё знал про нашего советского человека. Но даже и сам Сатана наглости такой не ожидал. И решил проучить мужика.
Просыпается Вольдемар как-то утром, а ему и говорят: «Дорогой, власть твоя переходит дальше, в следующее десятилетие, а потом еще и в следующее. Сколько протянешь — вся твоя. И, главное, делай что хочешь: никто тебя за это отныне к ответу призвать не сможет».
В точности по Толстому, которому «башкирцы» сказали, что вот сколько ни пройдет, сколько глазом земли ни охватит, вся она навеки его будет. И купчую составили.
— А как же мне поступить, — спрашивает Вольдемар, — чтоб и навечно, и наверняка? Чтобы все в стабильности и с соблюдением всех мер безопасности?
— Да очень просто, — отвечает сатана. — Главное — не дергаться, по возможности — не дышать. Мы, можно сказать, специально заразу эту запустили ковидную по всему свету, чтобы у тебя был повод незаметно в бункер залезть и там не дышать. Ты и не дыши. Займись уринотерапией. Понемножечку, из специального стаканчика потягивай. Главное, целее будешь — никто не отравит.
Задумался Вольдемар. Смотрит, а рядом-то, в соседнем бункере буквально, — товарищ Ленин сидит. Вернее, лежит. Усы да бороденка топорщатся, пиджачок — как новенький. До чего хорошо. И ведь уж целый век скоро, аккурат в 2024 году столетие Первого Бункера и отметим. Эх, дожить бы только.
— Скажите, товарищ Сатана, — все-таки осмелился спросить Вольдемар. — У нас тут еще вопрос возник с товарищами.
— Какой вопрос?
— О транзите власти. Мы же все-таки взрослые люди, а не дети какие. Когда-нибудь все-таки придется этот самый транзит организовать. Как поступить? Как документально оформить?
— Так вот же он, транзит, у корешей твоих, Вольдемар. В Вашингтоне — быстрый и безболезненный. В Минске — медленный и с проломленными черепами, вообще серой пахнет. Для одного ты уже опоздал, для другого еще не созрел.
— Так то-то и оно, товарищ черт, что не хотим мы этих крайностей. Как бы нам пройти между Сциллой и, извиняюсь, Харибдой?
— Только в вечность, Вольдемар, только в вечность, — искушает Сатана Пахома, т. е., конечно, не Пахома, что это я.
Просыпается Вольдемар в своем бункере, а про себя думает: «Приснится же эдакая чушь! Все ж уже чин-чинарём, документально оформлено!»
Даже пресс-секретарю своему позвонил. А тот и на весь свет раструбил: «Слухи о встрече товарища Вольдемара с товарищем Сатаной — это полная чушь!»
Чушь-чушь-чушь! — понеслось по городам и весям. Любит Вольдемар это словечко. А того не знает, что угнездилось оно в русском языке не иначе, как при участии самого черта-русофоба. Восточноевропейские евреи аккуратно выписали его из своего древнего лексикона и перетащили в словарик нового языка идиш, а потом книгопечатники тевтонские отлили из него свинцовое немецкое словцо Stuss и подарили нам, на Русь. С тех самых пор не знаем покоя. Зря Вольдемар с Димоном назвали «чушью» сатанинский заговор, обидели черта старые двоечники. Значит, вместо Толстого и Чехова Ленина и Сталина читать будете, господа.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться