Лев, оказавшийся ослом

Наверное, не очень хорошо писать так о человеке, «посмертно реабилитированном» и даже восстановленном в КПСС в 1988 году, через 49 лет после того, как его убили в Верхнеуральской тюрьме. Историк Никита Петров установил, что Карла Радека (1885-1939) убили только со второго раза, зачем-то спровоцировав на драку с подсадной чекистской уткой.

Бертран Рассел vs Карл Радек RFI montage

Если искать во всяком подобном случае высший или, наоборот, низкий смысл, то, дослушав меня до конца, всякий современный россиянин скажет, что Радеку прилетело не за то, что договорился с Германским генштабом об отправке пломбированного вагона с Лениным из Швейцарии в Россию, не за то, что выдал убийцам Карла Либкнехта и Розы Люксембург адрес их убежища в Берлине, не за лжесвидетельство и предательство бывших соратников на процессе 1937 года, вообще не за политику и даже не за довольно льстивые анекдоты о товарище Сталине, а за литературную критику. Точнее — за короткую газетную рецензию на книгу Бертрана Рассела (1872–1970). Что может быть общего у английского философа и аристократа, пацифиста и остроумца, с львовским евреем, польско-русско-германским политическим деятелем и главным остроумцем раннесоветской эпохи? Разве что остроумие.

В 1920 году Бертран Рассел провел месяц в Советской России. Вернувшись в Англию, он стремительно написал об этой поездке книгу, опубликовал ее и уехал на полгода в Китай. А в Москве книгу Рассела прочитал Карл Радек. И написал на нее рецензию. Рецензия эта вышла дважды. Сначала, в октябре 1920, в «Известиях», а потом — в первом томе двухтомника «Портреты и памфлеты» (М., ГИХЛ, 1934, с. 184–188). Как публицист Радек был эпигоном Троцкого: «Пролетариат, поднятый на крыльях веры в свои силы, орлиным взглядом своего классового недоверия увидел махинации врага и разбил их. Место вредителей занял пролетарский инженерский молодняк, не имевший еще достаточно знаний, но горевший желанием выполнить волю своего класса и т. д.»

Из рецензируемой книги Радек безошибочно выбирает ударные места. Он уверен, что огонь его собственного остроумия, этот разящий клинок его убежденности в истинности учения о борьбе классов, — вот все, что нужно, для разоблачения на вид солидного, а на деле — легковесного английского аристократа. «Орлиным взглядом своего классового недоверия» Радек не видит никакого подвоха в словах Бертрана Рассела и цитирует, цитирует щедро и умно.

10:17

Слушать: Лев, оказавшийся ослом

Гасан Гусейнов

В 1920 Рассел еще ничего не знает о лагерной системе и прочих прелестях предстоявшей советской жизни — от Ленина до Андропова, но обязательно узнает о ней, ведь он доживет до 1970 года. Старше Радека на 13 лет, Рассел переживет своего критика еще на 41 год.

Остроумный пацифист Рассел провел в Советской России всего месяц, но увидел больше, чем остроумный певец сталинизма Радек, проживший в СССР до конца своей не очень длинной жизни.

«Что же он видел в России? О коммунистах он выражается очень хорошо. Он говорит, что они не щадят себя так же, как не щадят других, что они работают по 16 часов в день и забывают даже о праздниках, что они, несмотря на свою власть, живут скромно, не преследуют никаких личных целей, а только борются за создание новой жизни. И он приходит к убеждению, что русские коммунисты очень напоминают английских пуритан времен Кромвеля:

«Жизнь в современной России, как и в пуританской Англии, многим противоречит инстинкту человеческому. Если большевики падут, то это случится по тем же самым причинам, по которым пал английский пуританизм, потому что они дойдут до момента, в котором люди почувствуют, что радость жизни более ценна, чем все то, что дает пуританство».

«Господин Рассел считает коммунистов молодой, полной жизненных сил аристократией новой России. Он говорит, что во многом Советская Россия напоминает ему платоновское государство. Так как имя Платона до этого времени не считалось ругательным именем, то остается благодарить Рассела и за это. Но то, что кроется конкретно за мнением Рассела о положении в России, он выражает следующими словами: «Когда русский коммунист говорит о диктатуре, то он употребляет это слово в буквальном смысле, но когда он говорит о пролетариате, то он употребляет это слово в пиквикском смысле. Он думает о классово-сознательной части пролетариата, т. е. о коммунистической партии. Он включает в это понятие людей, не имеющих ничего общего с пролетариатом по своему происхождению, как Ленин и Чичерин, но имеющих правильные взгляды. Он исключает настоящих рабочих, которые не придерживаются этих взглядов и которых он называет лакеями буржуазии».

Возразить на это Радеку было нечего, у него оставалось два аргумента. Первый — argumentum ad hominem, или переход на личности, смех над происхождением Рассела, сидящего в удобном кресле перед камином и не понимающего и не способного понять беспощадной истинности большевистского пути. И второй аргумент — бесконечное повторение двух заклинаний — «железной убежденности» в правде большевистской мечты и «бешеного самопожертвования» в воплощении этой мечты, даже если «мечу революции придется упасть на головы невиновных».

Всегда ли прав Рассел? Нет. Всегда ли неправ Радек? Нет.

Свою рецензию Карл Радек кончит так, как положено льву, стоящему на защите пролетариата, — обзовет мелкобуржуазного критика Советской власти ослом:

«Как выглядит капиталистический мир, если перед лицом грандиознейшей катастрофы целой исторической эпохи он не может изобрести философии покрупнее, чем философия господина Рассела, напоминающая басню Эзопа о совершенно нефилософском существе, об осле, которому в одно корыто насыпали овса, а в другое положили сена, и он помер, философствуя над тем, что лучше. Мы извиняемся перед господином Расселом за сравнение со столь нефилософским существом, но извиняемся также и перед серым тружеником за сравнение со столь паразитическим созданием, каким является мелкобуржуазный „философ“. 20 октября 1920 г.»

Лев пролетариата, рыкающий на мелкобуржуазного осла британской философской аристократии, как же просчитался ты! В 1937 Сталин в последний раз использует твой бойкий язык в процессе против своих и твоих соратников, а потом отправит на смерть твою жену и тебя самого.

Но этого мало, Лев!

Ты так старался, но даже имя твое будет вычеркнуто из всех скрижалей советского века. Массовые репрессии худо-бедно прекратятся, но в Советском энциклопедическом словаре 1979 года все равно не найдется места для твоего имени. Ни одной твоей книги не останется в библиотеках СССР. Тот экземпляр, что есть у меня, чудом сохранился без титульного листа. Его подарил мне сосед по подъезду, переплетчик-любитель и поэт Герман Моисеевич Абрамович в конце 1970-х, когда твое имя произносили только шепотом.

А что же Осел, что Бертран Рассел? Его книги начнут выпускать в Советском Союзе еще при жизни твоего любимого Сталина, Карл! Несмотря на свою критику большевизма и лично товарища Сталина, панегирические статьи о нем появятся во всех советских энциклопедических изданиях на букву РА, где тебя, Карл Радек, не будет до самого конца советской власти, а он, Бертран Рассел, есть.

Но главное даже не это. Тебя прикончат в тюрьме, отдадут безымянному кату, садисту-чекисту, который изобьет тебя до смерти, и никто никогда не узнает, что же на самом деле было у тебя за душой, отчего ты так рьяно менял свои убеждения, какого черта вообще ринулся в пучину русской революции, хотя мог бы, наверное, иначе заточить перо. Рассел, будто назло тебе, доживет до 98 лет и даже получит, через одиннадцать лет после твоей смерти, Нобелевскую премию по литературе. Хотя литератором был ты, назначивший пацифиста Рассела философским ослом. Кто знает, кем бы стал ты, если бы тебя не убили?

Написанное в 1920 можно было бы не переиздавать в 1934, но Радек не мог уже этого не сделать:

«Во время своего пребывания в Москве Бертран Рассел заявил, что он охотнее пойдет в тюрьму, чем откажется от шутки. Мы думаем, что его философия, его пацифизм и его социализм, это все представляет собою форму, в которой чуткий сын английской аристократии шутит над грубыми формами ее политики, над грубыми формами ее грабежа. Вот устроили бы они это все „получше“, „потоньше“, чтобы господин Рассел, когда пользуется привилегиями своего положения, не чувствовал угрызения совести, ибо как неприятны все же эти угрызения!»

Лев пролетариата мечтал бы лишить осла-пацифиста и мелкобуржуазного социалиста его привилегий, чтобы Рассел попрыгал в наших советских условиях. Радеку смешно, что Рассел посидел-таки в британской тюрьме за этот самый пацифизм во время первой мировой войны.

«В России 1917 года, — напишет Рассел годы спустя после гибели Радека в любимых руках чекистов и Сталина, — пролетариат составлял малую долю населения, большей часть которого были крестьяне. Своим декретом партия большевиков объявила себя частью пролетариата, которая только и владеет классовым сознанием этого пролетариата, а небольшой комитет ее вождей обладает классовым сознанием всей большевистской партии. Таким образом, диктатура пролетариата стала диктатурой этого маленького комитета, и, в конечном счете, одного человека — Сталина. Как сознательный пролетарий Сталин и приговорил миллионы крестьян к голодной смерти, а миллионы других — к принудительному труду в концентрационных лагерях. Он дошел до того, что отменил законы наследственности и заменил их на новые, согласно которым зачаточная плазма должна подчиниться декретам советской власти, а не законам, открытым каким-то реакционным священником Менделем. Я не в состоянии понять, как вышло, что некоторые люди — одновременно гуманисты и интеллектуалы — могли найти что-то достойное восхищения в том необъятном лагере рабов, который выстроил Сталин».

Во второй мировой, перед лицом гитлеровского нацизма, Рассел изменит свой взгляд на войну в Европе. А у Карла Радека такой возможности не будет. Он ничего не узнает ни о битве за Британию, ни о 1941 годе, хотя уже в январе 1932 году хорошо показал, как Гитлер возьмет власть в Германии. А выйди он, по случайному стечению обстоятельств, в 1939 из Верхнеуральской тюрьмы, как интересно расписал бы Радек политику товарища Сталина. Но это сделали за него другие, лучше понимавшие, что такое СССР, как раз потому, что смотрели на него издалека.

Почему же эти львы на страже пролетариата и советского строя, оказались ослами тогда, в 1920, и уж тем более остаются таковыми сейчас, в 2020? Не знаю, не понимаю. Да ведь даже Рассел признавался, что не может понять эту загадку человеческой натуры.