«Он рано понял, что нас обманывают» — о Владимире Буковском рассказывает его сестра
Известный советский диссидент и политический заключенный Владимир Буковский, ушедший из жизни 27 октября 2019 года, вступил в противостояние с тоталитарным режимом в очень раннем возрасте. В протестных демонстрациях, которые проходили в российских городах в последнее время, также наиболее активное участие принимала молодежь — школьники и студенты. О том, как приходит понимание политической действительности, как формируется свободолюбивый характер, а также о поколенческом разрыве Русской службе RFI рассказала старшая сестра Владимира Буковского Ольга Иванова.
Опубликовано:
Слушать - 16:15
На похоронах Буковского Александр Подрабинек сказал: «Он рано начал и все успел». С чего началось у него понимание политической действительности и желание бороться с тоталитарным государством?
О Владимире Буковском рассказывает его сестра Ольга Иванова
Он случайно подслушал разговор между родителями, когда началось «дело врачей-отравителей». Мама говорила отцу: «Ты же обещал, что этого больше не будет!». Отец был коммунист и считалось, что ответственен за все, что происходит. А он отмахнулся: «Да не будет же, это все не то». И Володя задумался — что-то они знают, что не говорят никому, в том числе и нам, детям. Раз отец коммунист, то должен был объяснить. Но нет, не объяснил. И все же они о чем-то говорили этими недоговорками. Почему?
Значит, эта его мысль, о которой он неоднократно писал, что «нам врали», рождалась из таких наблюдений?
Он видел, как все рыдали, когда умер Сталин, и какой это был для всех шок: и в школе, и вокруг гроба ходили толпы людей в отчаянии. И для него, ребенка, воспитанного в том духе, что Сталин — наш отец родной и что без него жить невозможно, — это тоже был шок. И вот Сталин умер, и буквально через несколько лет после этого Хрущев вдруг объявил, что этот Сталин был преступник и убийца, и на его совести миллионы людей. И никто не возразил, не возмутился. Те же самые люди, что рыдали, — они что, знали, что он — преступник? И стало понятно, что нас обманывали. А детей обманывать нельзя, считал Буковский, — они это запоминают, и это их формирует.
Всякое сравнение относительно, но сейчас в России тоже происходит поколенческий конфликт. Дети выходят на демонстрации. Как это происходило у вас в семье?
Отец был коммунист и член Союза писателей. Когда начались суды и посадки, его прорабатывали на всяких партийных собраниях. И он открещивался: «Я в воспитании сына участия не принимаю. Он мне вообще и не сын, это мать его воспитывает!» Ну, а мать — это мать, она не могла откреститься от своего сына. И ей, конечно, было очень страшно за него, она все время старалась его удержать дома. Он куда-то уходит, а она говорит: «Володя, ну пожалуйста, не ходи, останься». Но он все равно не слушался и делал все по-своему.
Потом, когда начались серьезные посадки, она тоже сделалась диссиденткой, и ее тоже уволили и выгнали из партии. Она вступила в партию, потому что работала на радио в передаче для родителей, и эта воспитательная линия требовала партийного членства. Володя ей сказал: «Если ты вступишь в партию, то я крещусь». Она вступила в партию, и он крестился (хотя был агностиком — RFI). Она боролась за него, писала всем главам правительства, во Францию Миттерану, в «Международную амнистию» с просьбами освободить сына.
Маме он сказал, если вступишь в партию, то я крещусь!
А с отцом не наладилось?
Нет, тем более, что с матерью они потом разошлись. Только немного, гораздо позже, когда отец был уже совсем болен. Он был убежденным коммунистом, вступил в партию еще подростком, в деревне, в Тамбовской области. Там были белые и красные, разные банды, он стал красным, участвовал в раскулачивании. Уже позже, когда отец стал журналистом, он ездил по деревням, писал очерки и видел, что с деревней произошло. И понял свою вину. Я помню, как они напивались с коллегой, били себя в грудь и плакали, что виноваты. Но это было уже в 1960-е, да и, возможно, только я запомнила эту историю. Володе к тому времени уже ничего не нужно было объяснять, он все прекрасно понимал.
А вы? Ездили к нему в лагерь?
В лагеря к нему ездила в основном мама. Одного диссидента в семье хватало, кому-то надо было работать. А кроме того, я была совершенно аполитичный человек. Уже когда начались серьезные репрессии, и к нам стали приходить с обысками, я поняла, что нужно принимать какую-то сторону. Что нельзя быть такой нейтральной. А до этого видела только, что мама волнуется, что его выгоняют то из школы, то из университета. В первый раз он сел за книгу Милована Джиласа «Новый класс», которую он перефотографировал своим детским фотоаппаратом, потом печатал копии — еще тем, примитивным способом «растворитель – заркепитель», страница за страницей. Кто-то его выдал. Он все время сидел. Когда у нас дома заходил разговор о каком-нибудь событии, мама говорила: «Погодите, а Володя где был в это время? А, он сидел в Перми!» или «А, он был в психушке!» Выходил только на короткие периоды и опять садился.
Но то, что его поместили в психиатрию, позволило ему узнать эту сторону дела: что там много людей сидят по политическим причинам. Там были и иностранцы, коммунисты, которые приехали в СССР строить коммунизм. А потом увидели, что это не совсем то, что они себе представляли, что-то говорили и попадали, кто в лагерь, кто в психушку. Володя это понял, стал собирать материалы, и вот это стало его основной работой, за которую он получил последний срок.
В нем всегда были эти решимость и упрямство?
Да, это черта характера. Если у него по какому-то поводу сложилось убеждение, то его, во-первых, уже невозможно было переубедить, а во-вторых, он никогда бы не пошел против своих убеждений. А его заставляли. И у него была такая коронная фраза: «Я не против социализма. Стройте социализм. Но я не хочу, оставьте меня в покое». Он потом читал и Маркса, и другие труды, и обосновал свои убеждения теоретически, но все идет от его детского, врожденного упрямства.
Эти качества, конечно, в нем чувствовались до его последней минуты. А еще его интеллектуальная мощь. Это тоже было понятно в детстве?
Наверное. У нас разница в четыре года, и одно время, когда объединили мальчиков и девочек, мы учились в одной школе. Я попала в его школу, и видела, что он дружил с мальчиками из моего класса, хотя все они были старше.
В больнице, когда он лежал после операции и комы, я читала ему Пушкина. Я помню наизусть несколько глав, а потом — кусками. Пушкин, как мне кажется, легко запоминается. И мне хотелось Буковского расшевелить, занять чем-то. Он три дня был в коме, лежал, не мог ни читать, ни говорить. Я ему читала Жуковского, которого нам читала еще бабушка, и Пушкина. Где-то сбилась, и смотрю, он мотает головой: «Не так!» Он очень много всего помнил. В Лефортово была прекрасная библиотека. Еще от старых революционеров и контрреволюционеров, и он там, пока сидел, огромное количество всего прочел: Плутарха, Платона, мифологию. И все помнил, прямо цитатами.
Я не против социализма. Стройте социализм. Но я не хочу, оставьте меня в покое!
Подслушанный разговор — это 1952 год, Буковскому десять лет. А позднее был уже журнал, который он выпустил с одноклассниками?
Журнал — это уже вторая его школа, из первой его тоже исключили. А в этой, в Староконюшенном переулке, они сделали журнал под названием «Мученик», совершенно безобидный. Но школа испугалась инициативы, это считалось опасным. И один из учителей отнес журнал в партком, начался скандал, директора уволили. Есть такой известный писатель Михаил Шишкин, он живет у нас в Швейцарии. И он написал в одной из своих книг, а потом рассказал мне лично, что его мать тогда тоже была на каком-то партийном посту в этой школе и преподавала историю. И когда случилась эта история с журналом, она поняла, что ей не удержаться. И уговорила мужа, с которым была уже почти в разводе, родить ребенка. А забеременев, удержалась на своем посту. Так что Михаил Шишкин утверждает, что родился благодаря Буковскому. Буковский посмеялся, конечно. В то время ему было лет 15, а доучивался он уже в школе рабочей молодежи.
Вы рассказали мне в прошлый раз, что ваш брат начал задумываться над тем, почему взрослые лгут и боятся, еще раньше. Какой самый ранний случай вспоминал он сам?
Мы жили в коммунальной квартире, а у мамы была одна подруга, и все в семье считали, что она «стучит», потому что она заводила разные разговоры на политические, «скользкие» темы. С ней были очень осторожны, считали, что она специально провоцирует. Однажды кто-то из соседей впустил ее в квартиру, и она подошла уже прямо к нашей двери и спрашивает, можно ли войти. А Володе было года три-четыре, и он стоял неодетый, его еще не успели одеть. И он стал кричать: «Нет, нельзя, не входи!» А мама испугалась, что подруга заподозрит нас в чем-то недозволенном и тоже стала кричать: «Можно, можно, входи!» И это заставило Володю задуматься, что же такое происходит, почему. Он сталкивался с такими историями и перерабатывал их у себя в голове уже тогда.
Эта позиция — довольно жесткая, бескомпромиссная. Так может не каждый. Как он относился к тому, что люди делают другой выбор?
Люди часто говорили — «у меня не было выбора, меня могли уволить с работы, детей не взяли бы в университет…» А Буковский говорил: «Так в этом и был их выбор. Они могли следовать своим убеждениям. Или ты будешь работать истопником, или останешься и будешь держаться за свои привилегии. Выбор есть всегда». Такого выражения — «у меня не было выбора» — он не понимал.
Так же, как вы говорите, он не замечал чужого мнения?
Не замечал. Однажды он должен был пойти на прием к президенту Николя Саркози, чтобы объяснить, как функционируют российские правители. Я ему говорю: «Володя, как же ты пойдешь в этой старой куртке! Ведь она неприличная, из нее уже вата торчит. Как ты явишься на прием к Саркози? Он же с тобой разговаривать не станет!» А он отвечает: «Да ничего, я ее в гардероб сдам». Ему в голову не приходило, что и гардероб в Елисейском дворце не простой, да и вообще он никогда не задавался вопросом — что кто подумает, что про него скажут.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться