Так чье же слово более весомо?

Выбор шоколадниц и спор Гете и Лютера, связанный с переводом на немецкий язык первого стиха Евангелия от Иоанна: «В начале было слово». Филолог Гасан Гусейнов — о роли поэта, который показывает изумленному читателю, как именно устроен язык, отчего нам приходится заново переводить на свой наиновейший то, что, казалось бы, выбито уже и на камне.

Гете в Римской Кампаньи (1786-1787). Иоганн Генрих Вильгельм Тишбейн. Städel Museum. © photo U. Edelmann, Städel Museum, ARTOTHEK

Несколько дней назад я увидел в отделе сладостей немецкого супермаркета две шоколадки. На обложке одной было написано, что внутри — «благородный горький шоколад», на обложке другой, что шоколад — молочный. Отличались эти шоколадки друг от друга не только содержимым, но и формой. Почему-то фирма-изготовительница шоколада украсила свою продукцию двумя портретами. На одном — классик немецкой литературы Иоганн Вольфганг фон Гете, на другой — основоположник лютеранства Мартин Лютер. Стоимостью обе плитки друг от друга не отличались, и я купил их, чтобы подумать на досуге, что скрывается за этим выбором.

Не только для так называемого массового сознания табель о рангах нужна и на государственной службе или в армии, но и в литературе. Отчасти это можно объяснить тем, что писатели прошлого, как ни крути, определили тот язык, на котором мы и сейчас говорим. Но чей след отпечатался глубже? Чьи предложения мы повторяем чаще? Чьи мысли кажутся нам нашими собственными, тот и влиятельнее. Но это легко сказать, а вот как шоколадницы решают, что Гете важнее для национальной психеи, чем Лютер? Только ли на том основании, что Гете читают и лютеране, и католики, и агностики с атеистами? Или еще по какой-то причине?

Прямо состязаться оба писателя, конечно, никак не могли: Гете родился через двести лет после смерти Лютера. Но зато герой главного произведения Гете — Фауст — представлен в поэме настоящим соперником реформатора.

Без «Фауста» не обходится ни одна немецкая школа. Хорошая шоколадница обязательно училась в школе. Следовательно, создатели нашего шоколада приняли решение о размещении портретов Гете и Лютера на упаковках своей продукции не случайно, а в результате глубокого изучения вопроса, кто же из писателей важнее для сегодняшних, начала 21 века, потребителей шоколада.

Шоколадницы никак не могли пройти мимо спора Фауста и Лютера, который хорошо знаком и читателю поэмы в переводах на другие языки. Ведь и спор этот был связан с переводом на немецкий язык первого стиха Евангелия от Иоанна: «В начале было слово». Im Anfang war das Wort. Так перевел знаменитое ἐν ἀρχῇ ἦν ὁ λόγος Лютер. Сейчас по-немецки написали бы am Anfang, так что акустически стих стал бы еще выразительнее – а-а-а-а-а-О. Но сегодняшние нормы грамотности нечего распространять на прошлое, а нужно понимать, что же прочитали наши шоколадницы в школе. А прочитали они о том, как Фауст берется за перевод Нового Завета.

Лютер переводил Библию на немецкий язык, чтобы преодолеть разочарование в католическом вероучении, и на этом пути, как писал его сначала сторонник, а потом — ревнивый ренегат Георг Вицелиус, «Лютер ищет немецкого звучания» (deudtschts nach dem Klange).

И пантеист Гете подыскивает слово. Ученик Канта Иоганн Готфрид Гердер, после первой встречи с Гете напрасно считал поэта суетливым воробьем: этот человек с шоколадной обертки внимал Гердеру, когда тот объяснял, что греческий «логос» это вовсе не только «слово»: «Слово! Смысл! Воля! Дело! Деятельная любовь!»

Фауст взялся за перевод из других соображений, чем Лютер и его соратники. Вот они (в переводе Бориса Пастернака):

Но вновь безволье, и упадок,
И вялость в мыслях, и разброд.
Как часто этот беспорядок
За просветленьем настает!
Паденья эти и подъемы
Как в совершенстве мне знакомы!
От них есть средство искони:
Лекарство от душевной лени -
Божественное откровенье,
Всесильное и в наши дни.
Всего сильнее им согреты
Страницы Нового завета.
Вот, кстати, рядом и они.
Я по-немецки все писанье
Хочу, не пожалев старанья,
Уединившись взаперти,
Как следует перевести.

Гердер писал об этом так: «Звучит слово и вызывает толпу привидений во всем их мрачном величии из могилы души». Гете далек от этого мрачного величия, и в поиске нужного слова для «логоса» Фауст идет другим путем.

Geschrieben steht: "Im Anfang war das Wort!"
Hier stock ich schon! Wer hilft mir weiter fort?
Ich kann das Wort so hoch unmöglich schätzen,
Ich muß es anders übersetzen,
Wenn ich vom Geiste
recht erleuchtet bin.
Geschrieben steht:
Im Anfang war der Sinn.
Bedenke wohl die erste Zeile,
Daß deine Feder
sich nicht übereile!
Ist es der Sinn,
der alles wirkt und schafft?
Es sollte stehn:
Im Anfang war die Kraft!
Doch, auch indem
ich dieses niederschreibe,
Schon warnt mich was,
daß ich dabei nicht bleibe.
Mir hilft der Geist!
Auf einmal seh ich Rat
Und schreibe getrost:
Im Anfang war die Tat!

Холодковский переводит так:

Написано: 'В начале было Слово' -
И вот уже одно препятствие готово:
Я слово не могу так высоко ценить.
Да, в переводе текст я должен изменить,
Когда мне верно чувство подсказало.
Я напишу, что Мысль - всему начало.
Стой, не спеши, чтоб первая строка
От истины была недалека!
Ведь Мысль творить и действовать не может!
Не Сила ли - начало всех начал?
Пишу - и вновь я колебаться стал,
И вновь сомненье душу мне тревожит.
Но свет блеснул - и выход вижу смело,
Могу писать: 'В начале было Дело'!

Ох уж эта немецкая практичность. Так и начало чудесной путеводной формулы Вергилия omnia vincit amor et nos cedamus amori – всё покоряет любовь переиначили на omnia vincit labor — всё покорится труду…

Вот почему не стоит удивляться, что шоколадницы предпочли Лютеру Гете, ведь для развития языка поэт делает больше, чем религиозный проповедник: это он, поэт, показывает изумленному читателю, как именно устроен язык, отчего нам приходится заново переводить на свой наиновейший то, что, казалось бы, выбито уже и на камне. Ан нет. Больше того, даже Священное писание в переводе Мартина Лютера время от времени редактируют, да так, что кое-кто говорит о цензуре: из текста Евангелий убирают антисемитские или женоненавистнические пассажи, вкрапленные в перевод великим реформатором: вместо «сатанинской синагоги» пишут «школа сатаны», вместо «баба» пишут «женщина». Почему же все-таки портрет Гете красуется на благородном горьком шоколаде — для истинных ценителей, а Лютер мрачно глядит на нас с плитки молочного шоколада – лакомства детей и – чуть было не написал «домохозяек»? Да ведь как раз за это буквально три года назад подвергли цензуре и перевод Мартина Лютера. В первом издании 1545 года было напечатано: «И сказал Бог, что плохо человеку одному, хочу создать для него прислугу, чтоб крутилась вокруг него».

В издании 1984 года Бог хотел уже создать ему служанку, чтобы помогала ему.

А в издании 2017 года «служанка» превратилась в «соответствующую ему помощницу».

Ведь слово, как ни крути, и в самом деле – в начале всего. «Стоит мне начать, — цитируют наши шоколадницы Гете, — и не могу кончить до тех пор, пока не съем всю плитку».