Как закалялась правда. О фильме Андрея Зайцева «Блокадный дневник»

Закончился 42-й Московской международный кинофестиваль — странный из-за неожиданных новых правил, безлюдный, беззвездный. По понятным причинам российских фильмов было больше, чем обычно — только в основном конкурсе три плюс один совместно с Азербайджаном. Победителем фестиваля стала картина Андрея Зайцева «Блокадный дневник», и нет сомнений, что ей было суждено победить и при более масштабном конкурсе — фильм по многим критериям выдающийся.

Кадр из фильма Андрея Зайцева «Блокадный дневник» © screenshot Youtube

Задолго до выхода фильма Андрей Зайцев стал фигурантом скандала. Иначе и не могло быть — когда у нас обходится без скандала, если художник позволит себе высказываться о сакральном не канонически, не так, как предписывает официозная традиция? А «Блокадный дневник» меньше всего похож на все фильмы о блокаде, которые нам доводилось видеть. «Экспертов» возмутил трейлер фильма, для которого взят один из самых жутких эпизодов фильма: человек везет на санках кирпичики хлеба для детдома, санки переворачиваются, хлеб вываливается в снег, это видят люди из стоящей неподалеку очереди за хлебом по карточкам, и начинают медленно, как зомби, сверкая голодными пустыми глазами, двигаться в сторону опрокинутых санок. Мороз страшный. Люди замотаны всеми теплыми тряпками, что нашлись в доме, поэтому кроме глаз ничего не видно. А глаза — безумные. «Это для детдома!» — в бессильном отчаянии хрипит хозяин санок, но его никто не слышит — молча и упорно, падая от слабости и отталкивая друг друга из последних сил, бредут люди к хлебу. Жуткая сцена, просто кошмарная.

Обиженные заявили, что режиссер, дескать, клевещет на ленинградцев — не могли люди так себя вести, в городе царила бодрая взаимопомощь.

За основу для сценария режиссер (он же и автор сценария) взял книгу Ольги Берггольц «Блокадный дневник» — автобиографические записки писательницы о страшных годах блокады. В книге есть сюжетная линия, посвященная отцу Берггольц и ее путешествию через заснеженный, скованный ужасом город к отцу. Эту линию Андрей Зайцев и использовал как основной сюжет — героиня фильма, Ольга (Олга Озоллапиня) пускается в тяжкую Одиссею на другой конец города к отцу (Сергей Дрейден), который служит врачом в заводской амбулатории. Жив ли отец — бог весть, но Ольга приняла решение. Повествование время от времени прерывается воспоминаниями из счастливого детства — отец, лето, мороженое, мамины песенки. Понимая, что может умереть со дня на день, Ольга хочет в последний раз увидеть отца.

Путешествие через город сопровождается закадровым текстом из книги Берггольц. Текст читает сам Андрей Зайцев, и несмотря на то что повествование ведется от лица женщины, в таком решении есть очевидный смысл — рассказ словно обобщается, перестает быть личным сюжетом одной писательницы, одной героини, а прочитанный голосом автора фильма, мужчины, словно приподнимается сам над собой, становится рассказом от имени едва ли не каждого жителя блокадного Ленинграда.

В соседней комнате, заметенной снегом, на кровати — заледеневший труп мужа. Сил снести его вниз и оттащить на кладбище нет. Ольга просит соседку помочь. У соседки — трое детей, один из которых, девочка — грудничок. Она кричит от голода, но кормить ее никто не собирается — не только потому, что нечем, но и потому, что девочка решено пожертвовать ради двух старших деток. Троих не прокормить. Крик голодной малышки — словно страшный аккомпанемент, под который начинается путешествие героини.

Фильм рассказывает о первой блокадной зиме — самой холодной, самой страшной. Трамваи стоят. Силы покинули людей. Улицы пусты — словно апокалипсис нагрянул на город. Впрочем, что это было, как не апокалипсис? Улицы не убирают от снега, поэтому Невский кажется неимоверно широким — только тропинка посреди этого белого безмолвия и далеко по краям — молчаливые замерзшие дома. Правда, виды застывшего города, созданного с помощью компьютерных технологий, как-то очень уж явно выдают применение техники — ощущение компьютерности, нарисованности временами навязчиво и слегка мешает вере в естественность происходящего на экране. Впрочем, это мелочь, хоть и досадная, учитывая титанический труд, который довелось проделать Зайцеву.

Главное в фильме — лица. Их довольно много, они сменяют одно другое — камера сосредоточивается на каждом персонаже, встреченном героиней. Впрочем, лиц мы не видим — только глаза. Подобрать эти лица и научить их взглядам, в которых целиком отразилась главная трагедия ХХ века, — это, безусловно, художественный подвиг.

Первая часть фильма держится на этих глазах — то пустых, то голодных, то безумных. Глаза главной героини в исполнении Ольги Озоллапиня здесь — и участники этого дикого хоровода взглядов, и камера, фиксирующая трагедию для истории, и проводник между блокадным кошмаром и зрителем. Мы видим Ленинград ее глазами, и актриса справляется с этой функцией отменно. Играть одними глазами — высший пилотаж актерского мастерства. Тут к месту упомянуть и оператора Ирину Уральскую, в руках которой камера проживает вместе с героями эту страшную одиссею, и художника-постановщика Ираиду Шульц, и художника по костюмам Екатерину Химичеву, и художника по гриму Наталию Крымскую. Это тут случай, когда визуальный ряд фильма рождает смысловой, а содержание и форма становятся абсолютно равноправными «участниками» произведения.

Во второй, меньше части фильма «первенство» переходит к Сергею Дрейдену, играющему отца. Выдающийся петербургский актер, Дрейден находит миллион интонаций, мелких деталей, из которых вырастает колоссальная любовь этого человека и к дочери, и к миру в целом. Он тут — воплощение надежды, света и благородства, без которых Ленинград не выстоял бы.

Такой блокады в кино мы еще не видели. Все фильмы, в которых так или иначе идет речь об этих трагических годах, показывали нам что угодно, только не истинный ужас, накрывший город. Мы видели и продолжаем видеть в той или иной степени озабоченных людей, грустных от голода, но вполне дееспособных. Герои этих фильмов на словах живут в осажденном голодном, полувымершем, застывшем от смертельного ужаса городе, а на деле каким-то непостижимым образом умудряются сохранять бодрость духа и тела. Блокада отдельно, люди — отдельно. Вспомним советское кино на эту тему — «Блокада», «Жила-была девочка», «Зимнее утро», «Вальс» — или кино последних лет — «Спасти Ленинград», «Три дня до весны», «Ладога», «Коридор бессмертия», «Крик тишины». Фильмы разной степени художественных достоинств (по большей части — невысокой), но нам и намеком ни в одной из них не скажут ни о родителях, решивших уморить одного ребенка ради спасения остальных, ни о процветающем людоедстве, ни о расстрелах за котлеты из человечины. Только героизм — то тихий, то шумный, напоказ. Официозный кинематограф не любит правды. Прошлое должно сиять победами и благородством. Все остальное — русофобия и оскорбление святого.

Фильм «Блокадный дневник» не боится говорить об этом. Почему надо бояться, если об этом много и давно написано? Зайцев ничего сам не придумывал, и цели просто напугать зрителя у него не было. У кого есть желание — все это может прочитать и у Берггольц, и у Гранина, и еще много где? Как тут не вспомнить скандал, который потряс общественность в день 70-летия снятия блокады в 2014 году, когда «Дождь» запустил опрос: «не следовало ли сдать Ленинград, чтобы спасти тысячи жизней»? Опрос сочли кощунственным, как у нас и принято. Десятки резких публикаций в СМИ и возмущенные голоса «простых граждан» лишний раз доказали тогда, что зацикленность на неприкосновенности сакральных тем — первое, что надо бы искоренять. Но что-то никто особо не спешит. И в этом смысле фильм Андрея Зайцева «Блокадный дневник», помимо очевидных художественных достоинств, — отважная и честная попытка художника-просветителя сломать крепкий заслон между умами и правдой. А главный приз Московского кинофестиваля картине — слабая надежда на то, что такие попытки еще будут.