Новая волна ушла. Не стало Жан-Люка Годара
Великий кинорежиссер Жан-Люк Годар скончался на 92-м году жизни в швейцарском городе Ролль на берегу Женевского озера.
Опубликовано:
Когда умирают великие, принято говорить «ушла эпоха». С уходом Жан-Люка Годара мы попрощались даже не с эпохой — мы попрощались с великим кинематографом. Годар был последним мощным представителем не только «новой волны», которой он остался верен до конца жизни, но и шире — того кино, которое пытается найти истоки самого себя как искусства.
С фильма «На последнем дыхании» (1960) в мире начался новый кинематограф. «Новая волна», рожденная группой отважных, стала точкой отсчета совершенно нового кино, а «На последнем дыхании» стал его манифестом. Годар, Трюффо, Шаброль, Риветт, Ромер — всей этой команде критиков, работавших на Cahiers du cinema, было уже тесно в рамках старого привычного кино, и даже итальянский неореализм, задавший новую планку в кино, не мог спасти положения.
Годар начал первым. Заняв у тещи 400 000 франков, он вложил их в фильм о молодом обаятельном преступнике Мишеле Пуакаре, который спасается от полиции. Поразительно, что, несмотря на то что действие по больше части происходит в тесных комнатках, фильм — это само легкое дыхание. Свободный дух тут веет в каждом кадре и завораживает зрителя до степени опьянения этим духом. Жан-Поль Бельмондо, сыгравший тут главную роль, впоследствии вспоминал, как шли съемки. Никакого сценария у Годара не было, а был лишь один объемистый блокнот, исчерканный невнятными заметками — это было примерное описание сцен. Реплик и диалогов не было вовсе — актерам надлежало импровизировать на площадке в меру способностей и возможностей. Оператор Рауль Кутар сидел в инвалидной коляске, а Годар толкал его с той скоростью, какую выбирал он сам. Режиссеру казалось, что это обеспечивает максимум свободы и ощущения легкости.
Одним этим фильмом Годар так резко перевернул представления о киноискусстве вообще, что зрители только и успели сказать «ах» — а кино уже стало другим.
Годар был уверен, что кино — это и есть сама реальность, что ничего реальнее, чем кино, и быть не может. «В кино ничего не надо придумывать, — говорил он, — кино мне интересно тем, что оно способно быть немного всем на свете. Кино — это живопись, которая может быть услышана как музыка». Поэтому он и строил кадры так, словно они и правда звучали. Если архитектуру называют застывшей музыкой, то Годар придумал ожившую музыку.
Он был бунтарем сам и рисовал в своих картинах бунтарей. Герои его ранних фильмов — маргиналы, изгои, отверженные — не видят смысла в «двойных сплошных», за которые нельзя заступать. «На последнем дыхании», «Безумный Пьеро» (своеобразное продолжение «На последнем дыхании»), «Жить своей жизнью» — все эти ранние фильмы Годара несут в себе трагический отпечаток безнадежности. Мятежные души героев не находят выхода, их бунт бессмыслен, их борьба напрасна. Они погибают даже не потому, что не находят выхода, а потому, что в процессе бунта утрачивают смысл. И здесь годаровский трагизм цепляет и его самого — бунтарь по своей художественной природе, он будет всю жизнь искать смысла своей борьбы, но к концу жизни найдет ее лишь в самой борьбе. Цель — ничто, движение — все.
Вторым этапом в творчестве Годара стал нуар — ему казалось, что именно стилистика нуара ближе всего к той реальности, в которой мы живем, что именно черный юмор и черные краски могут лучше всего объяснить состояние общества и мира вообще. В целом он, конечно, был мизантроп, но его мизантропия была не агрессивного, а скорее — созидательного характера. Он не выискивал пороки, за которые стыдил и упрекал общество — он бесстрастно фиксировал реальность, сдабривая ее красками в соответствии с настроением. «Альфавиль» был довольно мрачной антиутопией о недалеком будущем, в котором человеком управляет машина «Альфа-60». Создатель этой адской машины носит имя Леонард Носферату, что является прямым оммажем любимому годаровскому режиссеру Фридриху Мурнау, режиссеру раннего ужастика «Носферату, симфония ужаса». Зато «Банда аутсайдеров» была скорее пародией на нуар.
Кстати, Годар и сам не избежал цитирования-оммажей со стороны коллег. Например, в «Мечтателях» Бертолуччи есть пробежка по Лувру, повторяющая пробежку годаровских героев из «Банды аутсайдеров», а танец мэдисон из того же фильма использует Тарантино в «Крими¬нальном чтиве» — правда, в более эксцентричной стилистике. Кстати, Тарантино свою кинокомпанию назвал «A band apart» — в честь своего любимого фильма «Банда аутсайдеров», название которого по-французски звучит как «Bande à Part». Когда Годар об этом узнал, он лишь в своей обычной ворчливой манере пожелал, чтобы в следующий раз лучше прислали денег на новый фильм.
Затем настанет через политически окрашенного кино. «Мужское-женское», «Китаянка», «Уик-енд», «Социализм» — эти фильмы, в отличие от ранних годаровских картин, смотреть непросто. Они довольно тяжеловесны, в них много разговоров на политические темы — долгих, путаных, — но тот, кто умеет смотреть такое кино, получает немыслимое наслаждение. Годар, отстраняясь от своих героев, давая им выговориться и объяснить зрителю его, годаровскую позицию, дает зрителю возможность стать словно участником этих бесед. Его герои в таких фильмах словно живут своей жизнью, а не зависят от воли сценариста и режиссера. Как писал Пушкин в письме Вяземскому, — «Представляешь, моя Татьяна отказала Онегину!» — удивляясь, немного огорчаясь, так и Годар давал своим героям полное право на собственные поступки. Это, конечно, иллюзия, но что есть кино, как не великая иллюзия?
Как сказал про Годара Франсуа Трюффо, «он создает искусство разрушения». Трюффо не дожил до самых поздних картин своего коллеги по «новой волне» (которой он, кстати, в отличие от Годара, не оставался до конца верен, за что Годар его открыто порицал), но его определение отлично иллюстрирует именно поздний период годаровского творчества.
«Наша музыка», «Социализм», «Прощай, речь 3D» — в этих последних фильмах поиски новой кинореальности стали у Годара совсем мучительными. Он так свирепо пытается отряхнуть с ног прах не только всего мирового, но и своего собственного раннего кино, так мечется в поисках истины, которая, как ему кажется, где-то совсем рядом, что приходит к парадоксальному выводу: истина — в молчании. Если хочешь создать что-то новое — перестань снимать и молчи. «Прощай, речь 3D» стала прощанием Годара с кино, с искусством, со зрителем. Мы тоже попрощались с ним, но не тут-то было. В очередной раз неистовый Жан-Люк разрушил собственные каноны и табу, взявшись за старое — снова снял кино, «Книга образов», получившую приз жюри на Каннском фестивале в 2018 году.
Годар так многогранен, что его хватит на каждого. Кому-то милы его ранние фильмы — тревожные, легкие, печальные. Кто-то готов бесконечно слушать политические беседы. Кто-то пытается найти рациональное зерно в его последних странных работах. У каждого свой Годар, и из всех этих «своих», как паззл, складывается один — могучий философ от кино, дотошный исследователь природы искусства и ее связи с природой человека, режиссер, расколовший историю кинематографа на «до Годара» и «после Годара». Уже будучи совсем в возрасте, он снимал каждый раз совершенно новое кино. Как умудрялся — загадка, которую будут решать поколения исследователей. А нового кино больше нет — осталось только старое. Новое Годар унес с собой.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться