Перейти к основному контенту

Русская книголечебница, она такая

В мире коротких хлестких текстов разразился скандал. Один писатель-эмигрант, на тамиздатских сочинениях коего выросло, можно сказать, два поколения либеральных русских читателей, вдруг оказался крымнашистом. Мало вам было превращений неоимперца Эдуарда Лимонова или великого логика Александра Зиновьева, нате вам еще одну репутацию на растерзание. Саша Соколов, «Школа для дураков», «Палисандрия», Канада-Монада, и вообще удар со стороны классика.

Обложка книги Абрама Рейтблата «Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции»
Обложка книги Абрама Рейтблата «Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции» DR
Реклама

09:33

Русская книголечебница, она такая

Гасан Гусейнов

Хорошо тому живется, кто в поисках успокоения душевного может погрузиться в чтение толстой-претолстой книги из жизни, может быть, и «нашей», но в другом смысле слова. В том смысле, в каком про Пушкина говорят, цитируя Аполлона Григорьева, что тот, мол, «наше все». А я прочитал 600-страничную книгу Абрама Рейтблата о писателе, которого исследователь предлагает, саркастически, конечно, назвать «нашим ничем», чтобы заставить задуматься. Еще бы, в черно-белой истории русской литературы, как в официальном, так и в не официальном изводах два столетия делившей всех писателей на своих и чужих, есть имена, которые прямо-таки стали нарицательными. В этом мире, поделенном на моцартов и сальери, история литературных репутаций будет для следующего, свободного поколения русских людей важнее истории жанров и биографий гениев. Но одно дело просто ждать этого времени, а другое — рыть к нему ход, рыть на большой глубине — архивной и размышленческой, как это и делал почти уже треть столетия Абрам Рейтблат. Первая статья-ледокол про «наше ничего» вышла в 1990 году!

Кто же он, страшный враг «нашего всего»? Книга Абрама Рейтблата называется «Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции» (М., НЛО, 2016, 632 с.).

Фаддей Булгарин
Фаддей Булгарин

Конечно, черт побери, это же Видок Фиглярин, это же Фаддей Венедиктович Булгарин! Польский шляхтич, сражавшийся в рядах наполеоновской с русской армией, удивительным образом ставший одной из ключевых фигур русской литературы и критики, зашедший в своем служении Николаевскому режиму не намного дальше других, в том числе «литературных аристократов», но оказавшийся, на историческом выходе из девятнадцатого уже века, человеком с репутацией, разрушенной, как кажется, до основания.

Между тем, напоминает нам автор, он «выпускал первый специальный журнал, посвященный истории, географии и статистике («Северный архив»). Совместно с Н. Гречем создал первую частную газету с политическим отделом («Северная пчела») и редактировал ее 35 лет. Составил и издал первый отечественный театральный альманах («Русская Талия»), где впервые «провел в печать» отрывки из «Горя от ума». Он — автор первого русского романа нового, «вальтер-скоттовского» типа, имевшего громадный успех («Иван Выжигин»), один из зачинателей исторического романа (его «Димитрий Самозванец» вышел лишь через полгода после «Юрия Милославского» М. Загоскина). Одним из первых ввел в русскую литературу жанры нравоописательного очерка, утопии и антиутопии, «батального рассказа» и фельетона.

«Булгарин во многом содействовал профессионализации русской литературы. Он спас рылеевский архив и в дальнейшем опубликовал некоторые произведения Рылеева, помогал Грибоедову, заключенному после восстания декабристов в крепость, хлопотал за братьев Бестужевых, сосланных в Сибирь, защищал Мицкевича от политических обвинений, угрожавших репрессиями, и помог ему получить разрешение на выезд из России. Булгарин немало сделал для ознакомления русской публики с польской литературой (и культурой): Булгарину, в частности, принадлежит один из первых на русском языке очерков истории польской литературы. Положительной рецензией на „Героя нашего времени“ он поддержал роман Лермонтова, не имевший сразу по выходе успеха у читателей».

«Булгарин, — говорит Рейтблат, — брал на себя задачу эксперта, подыскивающего наиболее эффективные средства для их достижения. Важнейший пункт булгаринских предложений — управление подданными не посредством силы, а путем „направления умов“. Например, в записке „Каким образом можно уничтожить пагубные влияния злонамеренных людей на крестьян“ (1826) он предлагает воздействовать на крестьян не насилием, а „нравственно“, введя присягу царю. В записке „О цензуре в России и о книгопечатании вообще” (1826) пишет: „…как общее мнение уничтожить невозможно, то гораздо лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность напутствовать его и управлять оным посредством книгопечатания, нежели предоставлять его на волю людей злонамеренных”».

Какова же роль литературы в этом государственном служении? «Служить своеобразным „спускным клапаном“, уменьшающим „давление паров“ в обществе. В письме начальнику канцелярии III отделения М.Я. фон Фоку он пишет (в 1830 г.):

„Общее правило: в монархическом неограниченном правлении должно быть как возможно более вольности в безделицах. Пусть судят и рядят, смеются и плачут, ссорятся и мирятся, не трогая дел важных. Люди тотчас найдут предмет для умственной деятельности и будут спокойны <…> дать бы летать птичке (мысли) на ниточках, и все были бы довольны”».

В начале своей работы Рейтблат считал Булгарина, «пожалуй, первым в русской литературе случаем описанного Дж. Оруэллом двоемыслия, когда постоянно думается одно, а говорится или пишется, в тех или иных целях, — другое». Но по мере вгрызания в материал, медленно вчитываясь в Булгарина на фоне Пушкина, а потом Пушкина на фоне Булгарина (одна из ярчайших глав книги так и называется «Пушкин как Булгарин»), Рейтблат приводит читателя к пониманию, что не так уж и много этого двоемыслия было у Булгарина даже по сравнению с Пушкиным. И что проблема даже не в литературной и политической репутации.

Она — в червоточине языка, в неповоротливости мышления, требующего превратить слово, имя в ярлык.

Не было бы счастья, да несчастье помогло: бешеное и политически ангажированное невежество нашей эпохи мединских и поклонских уже очень скоро освободит значительную часть юношества от груза школьной памяти, и имя Булгарина перестанет быть для них нарицательным.

А если отбросить эти клише, выжженные даже не на гимназических тужурках, а прямо на коже наших школьных и университетских лет? Какими именами из более знакомых и близких можно было бы составить коллаж литературного портрета издателя, журналиста, писателя и политтехнолога середины века девятнадцатого? Что-то есть в нем от Максима Горького, что-то от Александра Твардовского — по части приближенности к властям (у Горького — одиозной, у Твардовского — вынужденной) и читательского спроса, что-то от Бориса Акунина-Чхартишвили — по части популярности у самого широкого читателя.

Памятник Пушкину на площади Искусств в Санкт-Петербурге.
Памятник Пушкину на площади Искусств в Санкт-Петербурге. wikipedia.org

А как же доносительство? Да, было, было. Но ведь и в случае с Пушкиным нам придется спросить тоном Довлатова, кто писал Бенкендорфу доносы на Булгарина, публиковавшего критику в так называемой открытой печати? Пушкин и писал. Конечно, смена ролей участников литературных противостояний в последние годы, благодаря публикациям ранее спрятанного под спудом, заставляет ежиться многих представителей «литературной аристократии», но и через это придется пройти.

Как же имена близко мыслящих и сосуществовавших в литературе людей становились нарицательными? Рейтблат прослеживает этот процесс и, в частности, хорошо объясняет, что западная просветительская «ориентация на общее благо и благо индивидов сменилась у большинства российских просветителей ориентацией на благо государства, так что субъектом распространения знания вместо мыслителей стало государство и его чиновники-педагоги». Вот почему Рейтблат предлагает не «называть противников реформ консерваторами, равно как и их оппонентов — либералами. Понятия эти возникли в рамках принципиально иного общественного строя и обозначали идейные и социальные течения, отсутствовавшие в России. Соответствующие идеи и термины проникли в Россию, но здесь они либо функционировали в качестве чисто идеологических продуктов, никак не связанных с социальной практикой, либо включались в совсем иные смысловые комплексы и, в результате, получали существенно иное значение».

Сейчас вся эта проблематика — слова как ярлыка, имени как ярлыка — снова страшно обострилась, чего хозяин нашей книголечебницы, открывая ее почти тридцать лет назад, и не подозревал. Рейтблат — и скрупулезнейший исследователь-архивист, и просветитель. Вот почему он не столько реабилитирует имя, сколько заставляет читателя трезво самоопределяться в истории культуре. Понимать, например, что в нападках на Булгарина со стороны даже в остальном достойных писателей, включая «наше все», зависти и шовинизма было не меньше, если не больше, чем политики.

Следит Абрам Ильич и за судьбой Булгарина в беллетристике. «В последнее время, — пишет он, — вновь возникла линия панегирического булгаринского жизнеописания. Пока, правда, она существует в беллетризованной форме. Константин Вронский в романе „Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей“ (СПб.: Крылов, 2007) делает Булгарина романтическим героем-любовником, а Никита Филатов в романе „Тайные розыски, или Шпионство. Правдивое жизнеописание Фаддея Булгарина“ (СПб.: Амфора, 2006) воспевает его в качестве талантливого агента русской разведки».

Будет весело, совсем весело, если — в духе наших спецслужбистск-культистских мерзостей — выжигинское в Булгарине опрокинет всю привычную школьную традицию презрения к агенту III отделения.

«Сейчас трудно судить, — пишет Рейтблат, — какими станут булгаринские биографии в дальнейшем, ясно одно: прежней одномерности в них не будет».

И то верно: школу жизни провинциальным выскочкам булгариным подают как раз автохтоны-аристократы. Где-то там, наверху, идут споры, как обустроить Россию, а на уровне социальной микромоторики действуют те самые правила, за которые пушкины держатся куда крепче, чем булгарины. В русском Жильблазе Миловидин так поучает молодого Выжигина:

«Послушай, Выжигин. Ты хочешь вступить в службу, приобресть какое-нибудь звание в свете. Похвально! У нас в России порядочный человек без чина почти то же, что в других странах без паспорта. Но без покровительства трудно чего-нибудь добиться. Где власть имеют мужчины, там управляют женщины; а где властвуют женщины, там управляют мужчины. Надобно искать в женщинах, любезный друг! Для вступления в свет ты имеешь два важные преимущества: деньги и приятную наружность. Ты более знаешь, нежели нужно знать в свете. Довольно было бы одного французского языка и танцеванья; а ты, сверх того, музыкант и хорошо играешь в коммерческие игры. Все это составляет высочайшую премудрость большей части людей из знатного круга, которым открыт путь честолюбия до первых степеней в государстве. Тебе недостает только той ловкости, той самонадеянности, которые приобретаются посещением обществ высшего круга. Но этими качествами весьма скоро можно запастись, с умом и со смелостью, в которых у тебя нет недостатка. Итак, послушайся меня и вступи в свет. Я познакомлю тебя с двумя дюжинами моих тетушек и кузин и несколькими полновесными законодателями обществ; с молодежью ты сам познакомишься. Потакай старшим, играй в бостон и вист со старухами, никогда не гневайся за картами и не спрашивай карточного долга; потчевай молодых людей и разделяй с ними их удовольствия; не спорь, соглашайся всегда с большинством голосов в собрании товарищей, с хозяином в его доме и со всяким наедине. Не делай сам сплетней и не клевещи ни на кого, но слушай терпеливо все сплетни и клеветы; извещай о сплетнях намеками, всегда скрывая имена; забавляй выдумками и никогда не прислуживайся правдою; хвали все чужое и порицай все свое; называй всех болтунов умными, всех чиновников деловыми и трудолюбивыми, всех судей честными, всех богачей благодетельными, всех пожилых дам добрыми, всех молодых женщин и девиц красавицами, всех детей амурами и гениями. Знай наизусть дни именин и рождения всех твоих знакомых и не пренебрегай визитами. Научись хохотать до слез, когда тебе рассказывают скучное под именем смешного, и умей морщиться, когда кто-нибудь поверяет тебе грусть свою. Подаваясь вперед, старайся показывать, что ты всегда стоишь позади. Всякий успех свой приписывай другим и благодари всех. Сноси терпеливо небольшие оскорбления, а мстить за себя предоставляй другим. Проси всегда за других и заставляй других просить за тебя. Никогда ни в чем никому не отказывай; обещай все и всем и после извиняйся невозможностью исполнения, показывая вид, будто ты все сделал, что от тебя зависело, хотя бы вовсе не начинал. Помни мои наставления и верь, что, если будешь им в точности следовать, превзойдешь всех камер-героев мире и получишь чего пожелаешь!»

Вот такая, стало быть, предстоит работа свободному поколению: отделять героев книг от их авторов. Не разочаровываться, когда большой талант оказывается мышиным жеребчиком от политики. Курс в книголечебнице Абрама Ильича Рейтблата стоит недорого: за страницу книги заплатите на «Озоне» по рублю.

РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI

Скачайте приложение RFI и следите за международными новостями

Поделиться :
Страница не найдена

Запрошенный вами контент более не доступен или не существует.