О покойниках ничего хорошего, о живых и подавно

Всякий русский помнит рассказ Антоши Чехонте «Оратор», а особенно любитель надгробных речей и заздравных тостов. Рассказ короткий, с простым сюжетом, в котором, глядя из нашего века, Достоевский нечувствительно протягивает руку Александру Галичу. А от Александра Аркадьевича сам бог велел провести прямую линию в наше богомерзкое, но веселое время.

Гасан Гусейнов RFI

Благословясь старой верной древнегреческой мудростью «не злословь покойника, если хвалил его при жизни», перечитаем этот рассказ, ибо его-то герой, массовик-затейник с характерной фамилией Запойкин, переиначивает эту мудрость по-нашенски: «О мертвых ничего хорошего». И в самом деле, стоило на днях умереть, вернее — погибнуть при довольно брутальных и вместе завидных для некоторых обстоятельствах, одной известной медиа-персоне, как десятки и сотни людей вспомнили формулу Запойкина и, подпоясавшись хилоновой мудростью, насыпали над свежей и даже еще не заселенной могилой почившего такой курган хулы, что даже видавшие виды издания крякнули и напомнили человечеству о некоторых заслугах умершего. Например, рижская «Медуза» поместила на своей поминальной странице репортаж 2000 года, из-за которого погибший был отлучен от телеэкрана – главного источника влияния в этой стране.

Когда потомки будут разбирать акустическую историю нашего времени, самую звонкую часть «сегодняшнего окаменевшего дерьма» (В.Маяковский), они непременно вернутся к этому сюжету и раздадут всем сестрам по серьгам. Хотя, может быть, это произойдет и раньше. 

Есть одно замечательное свойство у великих произведений прошлого: попав в новую для себя эпоху, когда автора уже давно нет на свете, они там поразительно легко вписываются в новый контекст. Например, короткие рассказы Чехова отлично чувствовали бы себя в блогосфере. Может быть, они иной раз подвергались бы фейсбучной цензуре, но легко приземлялись бы в каком-нибудь популярном пост-фольклорном жанре. Я даже начал составлять каталог таких жанров — «разговор с таксистом». Этот жанр подразделяется на более мелкие типы, ведь таксисты бывают из Азии, с Кавказа Южного, с Кавказа Северного, бывают и русские таксисты. Никогда еще почему-то не встречал на Москве таксиста-украинца. Но это я уклоняюсь от темы. Так вот жанры. Да. Значит, разговор с таксистом. Есть еще такой жанр устной байки: «Не могу молчать, случайно посмотрев начало одной телепередачи, на которую наткнулся, когда покупал зажигалку в киоске в подземном переходе, и там как раз у продавца работал включенный телевизор в часах типа смартвотч на волосатой руке».

На перекрестке этих жанров рассказ Чехова «Оратор» сразу попал бы «в топ Яндекса» и мог бы даже вызвать интерес Роспотребнадзора. Судите сами. Некто Поплавский приглашает записного оратора Запойкина произнести речь на похоронах рыжебородого секретаря департамента Кирилла Иваныча, оставившего безутешную вдову-склочницу. Запойкин охотно берется за дело, но по ошибке вдохновенно и самозабвенно погребает гладко выбритого холостяка Прокофия Осиповича.

«— Прокофий Осипыч! — продолжал оратор, вдохновенно глядя в могилу. — Твое лицо было некрасиво, даже безобразно, ты был угрюм и суров, но все мы знали, что под сею видимой оболочкой бьется честное, дружеское сердце!

Скоро слушатели стали замечать нечто странное и в самом ораторе. Он уставился в одну точку, беспокойно задвигался и стал сам пожимать плечами. Вдруг он умолк, разинул удивленно рот и обернулся к Поплавскому.

— Послушай, он жив! — сказал он, глядя с ужасом.

— Кто жив!

— Да Прокофий Осипыч! Вон он стоит около памятника!

— Он и не умирал! Умер Кирилл Иваныч!

— Да ведь ты же сам сказал, что у вас секретарь помер!

— Кирилл Иваныч и был секретарь. Ты, чудак, перепутал! Прокофий Осипыч, это верно, был у нас прежде секретарем, но его два года назад во второе отделение перевели столоначальником.

— А, чёрт вас разберет!

— Что же остановился? Продолжай, неловко!

Запойкин обернулся к могиле и с прежним красноречием продолжал прерванную речь. У памятника, действительно, стоял Прокофий Осипыч, старый чиновник с бритой физиономией. Он глядел на оратора и сердито хмурился.

— И как это тебя угораздило! — смеялись чиновники, когда вместе с Запойкиным возвращались с похорон. — Живого человека похоронил.

— Нехорошо-с, молодой человек! — ворчал Прокофий Осипыч. — Ваша речь, может быть, годится для покойника, но в отношении живого она — одна насмешка-с! Помилуйте, что вы говорили? Бескорыстен, неподкупен, взяток не берет! Ведь про живого человека это можно говорить только в насмешку-с. И никто вас, сударь, не просил распространяться про мое лицо. Некрасив, безобразен, так тому и быть, но зачем всенародно мою физиономию на вид выставлять? Обидно-с!»

Глубоко зачерпнул человеческой натуры Антоша Чехонте. Но и в нашем жанровом разнотравье не иначе. Не знаю, как так вышло, но и нестройно отпевая наших, условно говоря, бородатых и патлатых, некоторые граждане, словно сговорившись, уставились в одну точку — туда, откуда смотрит на них гладковыбритый и живехонький Прокофий Осипыч. Если бы я смотрел телевизор или, скажем, каждый день пользовался услугами многочисленных таксомоторных компаний, непременно спрашивал бы у каждого таксиста, чего это граждане с такой страстью охаивают безответного теперь уже покойника. Или вот в фейсбуке каком, ведь что ни отзыв о безвременно почившей медиа-персоне, то косой взгляд на живого, пока не тронутого ни тлением, ни ядом, ну разве что споткнувшегося на тонком льду после десяти сталинских ударов столоначальника.

Прокофия Осипыча ни яд не берет, ни пуля, ни веревка. Жив пока еще, на беду подчиненных, стало быть, и погребальные речи говорить не пристало. Но очень хочется. Оттого-то, может, и набросились граждане на почившего в бозе журналиста, что ждут-не дождутся, когда помрет совсем другой, и страх не будет сковывать члены.

У меня из памяти не идет эпизод шестилетней уже давности. Участники той короткой встречи — назовем обоих историков их настоящими именами — Андрей и Сергей — несомненно подтвердят мои слова. Дело было в 2013 году. Мы не виделись много лет. С Сергеем – лет пять, с Андреем – лет двадцать пять. Они стояли на лестничной площадке между четвертым и пятым этажами, и издали их можно было принять за студентов конца 1980-х годов. Встретившись, мы обрадовались друг другу и, коротко поздоровавшись, словно продолжили какой-то давний разговор. Привожу его здесь дословно, ни слова не удаляя.

- А вы как думаете — как? – спросил меня Андрей.

- Думаю, что взорвут, — ответил я, не испытав почему-то ни малейшей потребности в уточнениях.

- Кинжал или веревка, — сказал Сергей.

- А я думаю, это будет яд, — последним задумчиво ответил на собственный вопрос Андрей.

Поговорив еще буквально минуту о всяких пустяках, мы разбежались и, кстати, с тех пор не виделись вот уже снова лет шесть. И не знаю, увидимся ли еще.

Полку заколотых, взорванных и отравленных с тех пор прибыло, но пальму первенства за точность определения жанра я бы присудил Андрею.

Надышавшись угарным газом, общество ждет естественного конца и беспомощно злится на судьбу за то, что выбрала Кирилла Иваныча, оставившего безутешную вдову, свояченицу и тещу, а не холостого гладковыбритого Прокофия Осипыча, сказочного урода из пророческого, как все у Чехова, рассказа «Оратор».