Владимир Юровский: «Борис Годунов» — спектакль радикальный и необычный

«Борис Годунов» на сцене Парижской оперы в постановке бельгийского режиссера Иво ван Хове — сенсация сезона во многом благодаря дирижеру Владимиру Юровскому. Накануне премьеры он рассказал русской службе RFI, почему первая версия оперы для него важнее всех остальных, чем Мусоргский важен для музыки XXI века и почему он сам любит парижскую сцену.

Дирижер Владимир Юровский © Sheila Rock

RFI: Почему вы всегда ставите именно первую версию «Бориса Годунова», тогда как Большой театр, например, постоянно предпочитает ее в инструментовке Римского-Корсакова?

Владимир Юровский: Я сознательно до сих пор дирижировал только самую первую версию «Бориса Годунова», которую в старой советской музыковедческой практике принято было называть предварительной. Я с этим названием не согласен. Мусоргский в 1870 году представил эту версию комиссии императорских театров, она была отвергнута, и он написал вторую, в которую добавил польский акт, сцену под Кромами, изъял сцену у Собора Василия Блаженного, а также сделал несколько других очень кардинальных изменений в сохранившихся сценах. Например, «Кремлевский терем», пятая картина, приобрела совершенно иной характер.

Мусоргский — уникальный композитор, и, конечно же, вторая его версия не менее важна, чем первая, тем не менее для меня персонально, как для музыканта и человека театра, в первой версии есть дорогие сердцу вещи, которых во второй версии, к сожалению, не осталось. Это самая радикальная по бескомпромиссному подходу к музыкальному театру версия, это самая смелая по музыкальному языку версия, это самая необычная и провидческая версия с точки зрения инструментовки.

Во второй версии, даже в сохранившихся кусках музыки, Мусоргский очень серьезным образом поменял инструментовку в сторону большей практичности и, я бы сказал, смягчил все острые углы. Эта версия местами напоминает мне музыку намного более позднюю — самые поздние опусы Чайковского, симфонию № 6 и «Пиковую даму». Все это было написано на 20 лет позже. Даже приходит в голову музыка из еще не планировавшегося XX века — и Яначек, и Стравинский, и Прокофьев, и ранний Шостакович. Удивительно, насколько Мусоргский повлиял на музыку, пришедшую за ним. Обычно принято говорить о его влиянии на французских импрессионистов. Это правильно, и Дебюсси, и Равель не были бы теми композиторами, которых мы знаем, без влияния Мусоргского. Но и на композиторов славянской школы — и в России, и за ее пределами — он оказал серьезнейшее воздействие. В каком-то смысле Мусоргский — позволю себе такую мысль — сам не ведал, что творил. Не ведал именно потому, что так легкомысленно и легко расстался с самыми невероятными завоеваниями этой первой версии.

Опять же, в сознании оперного слушателя жива прежде всего вторая версия, и прежде всего уже в сильно измененной инструментовке — можно сказать, обработке — Римского-Корсакова. Но потом вернулась вторая, большая версия самого Мусоргского, она исполнялась наравне с версией Римского, а сейчас практически полностью ее вытеснила.

С моей точки зрения, сейчас настало время первой версии. Мне кажется, что нашему современному ощущению театра гораздо больше соответствует эта камерная версия, которую даже нельзя назвать народно-музыкальной драмой — это Мусоргским придуманное стилевое описание «Хованщины» очень часто применяется и к «Борису Годунову». Наверное, оперу «Борис Годунов» во второй версии, которая включает в себя революционную сцену под Кромами, можно таковой назвать, а первая версия — это прежде всего драма одного человека, драма царя Бориса, который умирает под гнетом страшных угрызений совести, а также становится жертвой политической борьбы. Эта шекспировская подоплека пушкинской трагедии, с моей точки зрения, именно в первой версии Мусоргского каким-то совершенно удивительным образом находит свое музыкальное воплощение.

Вы дирижируете в разных городах мира. Как, на ваш взгляд, этот спектакль слышится именно в Париже?

Не надо забывать, что именно с Парижа началось победное шествие «Бориса Годунова» по миру. В 1908 году Римский-Корсаков представил свою версию, и вскоре после этого, чуть ли не в первый русский сезон Сергея Дягилева, она была представлена в Париже. В главной роли был Федор Иванович Шаляпин. И именно с Парижа началась всемирная любовь к этой опере. Первая версия впервые исполняется здесь, в Париже. Думаю, что она найдет очень живой отклик в сердцах парижских слушателей, которые вообще очень любят русскую музыку, в чем я имел возможность убедиться и в 1990-е годы, когда мы здесь делали «Пиковую даму» с Львом Додиным, и в 2003 году, когда я вернулся на восстановление «Евгения Онегина», и в 2005-м, когда я здесь дирижировал восстановление «Войны и мира».

Для вас, как и для режиссера Иво ван Хове, «Борис Годунов» — тоже произведение о власти?

Мы имеем дело с очень необычным, можно сказать, радикальным спектаклем — очень жесткий визуальный ряд, есть прямые аллюзии с сегодняшней Россией. Они всегда существовали, это ни для кого не было тайной. Любая история имеет свойство повторяться, а Смутное время в России, начало XVII века, действительно имеет магическое зеркальное отражение в нынешних событиях в России, в событиях последних 25 лет. Поэтому так как премьерный спектакль будет передаваться в кинотеатрах и вне Франции, в том числе в России, этот спектакль вызовет споры у многих, может быть, и негодование. Но я считаю, что к этому нужно относиться очень спокойно, и я думаю, что мы в этом спектакле нигде не пошли против духа Мусоргского, каковой он нам является в этой первой версии.

На генеральной репетиции публика не отпускала ни вас, ни солистов, ни оркестр. Можно уже сказать, что это успех?

Для нас, в яме, первое присутствие публики очень многое меняет, акустически все становится по-другому. Мы где-то лучше слышим сцену, но иногда есть опасность, что оркестр громковато играет. Все эти вещи — это наша кухня, но это очень важное время перед рождением нового спектакля.